Человек человеку - друг - [9]
Но всё оказалось много сложнее. Когда на следующий день Валентина, улучив в перерыв удобную минуту, отвела Людмилу в сторонку и. взяв её под руку, предложила ей помощь, та зло вырвала у неё свой локоть.
- Много вас тут, советчиков! - И, сердито глядя на девушку узкими, прищуренными от обиды глазами, закричала в голос: - Она поможет!.. Нуждаюсь я в твоей помощи!.. Тебе легко: у тебя девчата - огонь, с ними бригадиру ложись у машины да спи, сами всё сделают! Чем учить, встала бы да поработала на этом проклятущем участке с моими тупицами! Учить-то все мастера…
Остаток смены Валентина работала рассеянно. Руки действовали почти механически, а перед глазами маячило всё то же лицо Людмилы, сжатые, вздрагивающие губы, глаза, в которых одновременно проглядывали и тоска, и злость, и неверие… «Встала бы да поработала»… А что, если действительно встать и поработать? Поменяться местами. Но нет, нет, как же так можно? Доброе имя, уважают люди. В книге, выпущенной к комбинатскому юбилею, портрет напечатан. Что же, от всего этого отказаться? И для чего? Для этих девчат, которых она вовсе и не знает?.. И разве возможно уйти от своих, с которыми она так сроднилась, что по лицу угадывает, что с той или другой произошло?.. Прочь, прочь эти беспокойные мысли! Главное - к чему, кто просит? Нет, забыть - и довольно об этом!
Но отогнать эти мысли было уже нельзя. Когда приходилось подвигаться к проходу, Валентина невольно бросала взгляд вдоль него, туда, где был «горевой» комплект. Совсем молоденькие девчата, а тихие такие, хмурые, будто старушки. Не засмеются, не запоют, словно с похорон вернулись. Валентина вспомнила, как все они сидели молчаливой кучкой, когда их прорабатывали комсомольцы, не отвечали на реплики, а только всё теснее прижимались друг к другу… «Будто цыплята под дождём». И вдруг девушке как-то по-человечески, по-женски стало жаль этих «цыплят», и опять, но ещё горячей прежнего возникло желание помочь им. «Неужели не вывезу? Неужели не научу? И никакие они не тупые, а такие же, как все. Просто изверились в своих силах, привыкли к неудачам. Вот если их растолкать, растормошить… Людка тоже неплохая, толковая девчонка. Просто крылья опустила. Нет, обязательно надо пойти к ним, встряхнуть, взбодрить, поддержать! Эх, была не была, возьму да и пойду!»
От этой мысли Валентине вдруг стало весело на душе. Люди обсуждают тезисы семилетки, впереди коммунизм, вот она, жизнь: все за одного, и один за всех! Это же и значит помогать друг другу! Гастелло, Матросов, Кошевой, эта чудесная Любка Шевцова… Они за людей жизнь отдали, молодую свою жизнь, самое дорогое из всего, что имеет человек. А ей, Валентине Гагановой, не придётся приносить такой жертвы. Конечно, обидно начинать всё снова. Но что произойдёт? Ну, слечу с почётной доски, денёк-другой поострят в перерывы, посудачат в столовой: мол, была Валентина, да вся вышла. Что же из этого? Ведь всё впереди.
Сколько раз, читая любимейшую из своих книг, она хотела оказаться на месте весёлой, огневой, смелой Любки-артистки, а ведь та, чтобы послужить великому делу, не побоялась, что про неё кто-то будет говорить: вот, мол, Любка связалась с немцами. Она с вызовом смотрела в лица врагов, когда они её пытали. Молодогвардейцы жизни свои отдавали за народное дело, а тут, в сущности, чем придётся поступиться? Заработком?..
Заработок! Теперь, когда ниже восьмисот рублей он у Валентины не опускается и большую часть заработанных денег она посылает матери, та живёт, горя не зная. И вдруг опять тоскливо защемило сердце: «А ведь ухнет заработок!.. Ну5 сама ничего, перебьюсь, а мама? Что она подумает, ведь они уже там привыкли к настоящей жизни. Но надолго ли заработок упадёт: ну, на месяц, два, ну, на полгода… Нелегко, конечно, будет этих «горюнов» организовать, победить в них чувство обиды или даже злость, которая так нехорошо проявилась при разговоре у фонтанчика… И оборудование запущено. Когда ещё его приведут в порядок, когда кончатся всяческие неполадки? Их ещё и выявлять надо. Да, пожалуй, всё-таки лучше в чужие дела не ввязываться…»
Все эти мысли проносились в голове, сталкивались, перемешивались, опережая одна другую. Но, по мере того как молодая прядильщица вела этот внутренний спор с самой собой, ей всё больше и больше становилось ясно, что не будет ей покоя, пока она не придёт на помощь девушкам из бригады Людмилы Шибаловой. К концу смены эта борьба её просто измучила. И, когда вечером она встретилась со своим другом, она только об этом и могла говорить.
- Ой, что и делать? Не знаю, как поступить!
В ту пору она вместе с подружкой снимала крохотную комнату в домике на окраине у стариков пенсионеров. Хозяева были строгие. Пуская жиличек, они заранее договорились, что «кавалеров» девушки к себе водить не будут. К «кавалерам» относилось любое лицо мужского пола. Поэтому со своим другом, который в товарищеском кругу уже представлялся как её жених и который уже не первый год проходил у неё, так сказать, кандидатский стаж, они и на этот раз увиделись под синим морозным небом.
- Ну, скажи, как мне поступить? Эта Людка мне так и бросила: «Чем учить, стань да поработай!..» И ведь это верно: чувствую, что должна я помочь им, ведь о коммунизме-то не только разговор на собрании ведём.
