Человеческие отношения - [2]

Муса застонал, скрипя зубами.

– Золото где-то рядом, хозяин. Оно всегда где-то рядом. Я помогу тебе.

И джинн стал рассказывать.

Он говорил долго. Багровый туман стелился по комнате, оглаживая каменные стены, бесчисленные ковры и горы богатой утвари, что были свалены по углам. И казалось иногда, что проступают сквозь огненное зарево гордые башни далеких городов и лица незнакомых людей, и великие армии сходятся на поле брани, а потом видения исчезали, растворялись в клубах дыма, а джинн все рассказывал, и его вкрадчивый голос вливался в уши, подобно сладкой патоке.

Муса улыбался, прикрыв глаза. Потом прошептал, когда джинн закончил свой рассказ:

– Отношения… Человеческие. Да, чудище, ты настоящий отец хитрости. Иди. Можешь действовать.

Джинн поклонился:

– Слушаюсь, повелитель.

И исчез, оставив после себя еле уловимый запах корицы.

Муса ибн Нусайр, наместник, сдавленно хихикнул, повторяя про себя слова, что должен был сейчас сказать посланнику Величайшего. Да, это могло помочь. В любом случае отсрочку это гарантировало. А там будь что будет.

Он встал, поправляя одежды. Уверенно шагнул к выходу, откинул полог. Полуденное солнце ослепило его на мгновение, а когда глаза привыкли, Муса, щурясь, осмотрел двор, каменные ступени и стоящих внизу стражников халифа в белых бурнусах.

– Ну? Здесь кто-то хотел меня видеть?

* * *

Это нельзя было назвать боем. Мелкая стычка, десяток с одной стороны, два десятка с другой. Здесь – тяжелые доспехи, кольчуги и мечи, там – кожаные набойки на войлоке, развевающиеся разноцветные тряпки, копья и дротики. У двоих, правда, были еще луки, старые простые деревяшки, не способные причинить свите комита какого-либо вреда. Сейчас эти двое гарцевали в отдалении от основной части нападающих, мирно сворачивая тетиву и всем своим видом показывая, что столкновение закончилось. Результат – трое убитых там и один раненый здесь. Пострадавший Ардабаст сидел в тени разросшегося можжевельника и кривился, пытаясь перевязать обрывком плаща рассеченную руку.

– Проклятые нищеброды, – проворчал он, поймав взгляд Улиаса. – Кровь так и хлещет.

Улиас снова посмотрел наверх.

На вершине холма продолжалось действо. Берберы носились кругами на своих костлявых клячах, подбадривая себя гортанными выкриками и потрясая оставшимися копьями. Их предводитель, грузный бугай, завернутый в пыльные черные тряпки, стоял неподвижно впереди и глядел на Улиаса. Темные глаза зыркали из-под низко надвинутого персидского шлема с драным конским плюмажем на макушке. Из всех окрестных берберов только у одного был такой шлем.

– Что это значит, Тарик? – крикнул Улиас, делая шаг вперед. – Ты выбрал странный способ поприветствовать меня! Или новая вера заставляет тебя сдохнуть как можно быстрее?

Тарик осклабился.

– Ты, как всегда, прав, ромей. Моя новая вера говорит, что любой погибший воин попадает сразу в рай, где трахает ромейских женщин. Я решил это проверить.

– Неудачно. Ты ведь жив. Может, спустишься и мы продолжим наши соревнования?

Бербер медленно покачал головой.

– Не сегодня, комит Септема. Мы обязательно продолжим. Когда я приведу тысячи воинов под стены твоего города, мы обязательно продолжим.

Бербер хлопнул в ладоши, подзывая свое колченогое транспортное средство. Лошадь у предводителя была, конечно, лучше, чем у остальных, но даже она не шла ни в какое сравнение с иберийскими рысаками комитской свиты. Тарик на удивление легко для своего веса вскочил в седло и быстро исчез из виду. Остальная шумная братия бросилась за предводителем. Только один задержался на мгновение, исступленно проорал что-то на своем зверином наречии и запустил дротиком в сторону комита. Дротик упал на каменистую почву в десяти шагах от Улиаса. Плашмя.

– Уроды, – проворчал Атаульф, когда затихли берберские вопли и в расселине наступила тишина. – Воевать не могут, а туда же…

– Во всей пустыне не найдется и сотни людей, способных противостоять нам, – гордо добавил Хиндасвинт. – Откуда этот пожиратель ящериц возьмет тысячи?

– За ними стоят люди пророка, – тихо возразил Артемий.

– Они слишком далеко стоят, – вскинулся Атаульф. – А если бы вы, ромеи, не сдали им Карфаген, стояли бы еще дальше! Трусливым женщинам везде змеи мерещатся.

Артемий, топорща кудрявую бороду, повернулся всем корпусом к Атаульфу, так что даже коню пришлось переступить ногами. Начиналась обычная септемская свара.

Улиас поднял руку.

– Тихо, воины. Здесь не о чем спорить.

Он медленно обвел глазами свою международную свиту.

Пятеро ромеев, оставшихся со своим командиром после перехода города под юрисдикцию Западного Королевства. Пятеро готов, присланных королем, дабы своим присутствием эту юрисдикцию подтверждать. Между ними не было особой дружбы, было только общее дело, и ради этого дела ссор допускать было нельзя. За пять лет, прошедших с момента перехода, не было ни одного серьезного столкновения, и Улиас без доли сомнения ставил это себе в заслугу. Суметь слить воедино настолько разные силы – в этом и заключалось истинно ромейское умение. Если ничего больше не остается, империя трещит по швам, столица далеко, а императоры сменяются на престоле со скоростью пролетающей стрелы. А с востока наседает враг, который уже захватил все африканские провинции, отрезав Септем от метрополии на многие тысячи лиг. И только на севере есть сила, которая может помочь в случае серьезного нападения. Даже если эта сила – варварское королевство, за две сотни лет владычества так и не поднявшееся до высот Старой Империи. Ничего другого не остается. Хотя, видит бог, Улиас многое бы отдал, чтобы вместо буйных волосатых готов в Септеме оказалась пара крепких ромейских кентархий во главе с грамотными стратегами. Готы недолюбливали дисциплину, а в бой часто бросались так же, как это делали их прадеды, то есть шумной бесформенной толпой. Впрочем, именно такой толпой их прадеды громили старые легионы.