Человеческая природа и социальный порядок - [117]

Контраст между нашим отношением к преступлению и сумасшествию — прежде всего вопрос наших личных представлений и склонностей. Мы понимаем (или думаем, будто понимаем), в чем суть преступления, и испытываем к нему негодование и отвращение; в то же время нам не понятны поступки безумцев, а потому они не возмущают нас, а взывают жалость, любопытство или отвращение. Если один человек убивает другого, чтобы ограбить или отомстить, мы можем вообразить себе его душевное состояние и понять его мотивы, и наша совесть однозначно осуждает их, как если бы мы совершали это сами. В самом еле, чтобы понять смысл поступка, нужно представить, будто мы сами совершаем его. Однако, если действие совершается по причине, которой мы не можем понять, мы не можем представить его себе изнутри, не можем составить о нем никакого личного впечатления вообще и вынуждены думать, что оно совершается чисто механически. Ту же самую разницу мы видим и в случае, когда человек оскорбляет нас случайно и когда делает это «нарочно».

Во-вторых, это вопрос целесообразности. Мы знаем, что действие, которое мы можем представить как совершаемое нами самими, подлежит наказанию, потому что наше внутреннее чувство подсказывает, чем грозит его повторение, если такие действия не пресекать. Мы хотим, чтобы квартирный вор был заклеймен позором и брошен за решетку, потому что знаем, что, если этого не сделать, он и ему подобные пойдут на новые кражи; но к человеку, который убежден, что он Юлий Цезарь, мы испытываем лишь жалость, полагая, что в нем и ему подобных нет ничего опасного. Этот прагматический критерий различения проявляется в общепринятом и, я думаю, оправданном нежелании называть сумасшествием поведение, которое не поддается имитации. Считается, что, каким бы ни было душевное состояние человека, совершившего насилие или обман, всем остальным людям, которые не проводят четких различий и судят о других по себе, было бы полезно показать на примере, что за подобное поведение последуют моральные и уголовные санкции. С другой стороны, когда чье-то поведение столь не походит на все, что привычно для нашего сознания, и потому вызывает лишь жалость и любопытство, невозможно сделать для этого человека ничего, кроме как обеспечить ему необходимый уход и помощь.

Тот же анализ применим и к вопросу об ответственности или безответственности. Этот вопрос касается связи воображения и личностной идеи. Считать человека подлежащим ответственности — значит мысленно представлять его во всем подобным себе, с теми же самыми побуждениями, но только не контролируемыми так, как это делаем или, по крайней мере, считаем, что обязаны делать, мы сами. Мы представляем себе, что поступаем так же, как и он, находим поступок неправильным и вменяем это ему в вину. Человеком, не подлежащим ответственности, считается тот, кто рассматривается нами как существо совершенно иного рода, не отвечающее требованиям человеческого поведения, на месте которого невозможно представить себя и даже невозможно питать к нему чувство неприязни. Первого мы виним, то есть относимся к нему с объединяющим нас негодованием, — ведь мы осуждаем то в себе, что находим в нем. В последнем же случае мы вообще не находим ничего себе подобного.

Стоит отметить в этой связи, что мы не можем прекратить обвинять других без того, чтобы прекратить обвинять себя; последнее стало бы признаком моральной апатии. Некоторые считают, что беспристрастное исследование подобных проблем может привести к индифферентизму, однако мне так не кажется. Социальный психолог считает нравственное чувство центральным и важнейшим фактором человеческой жизни, но, если он сам не ощущает его в себе достаточно отчетливо, он должен иметь смелость признать себя не вполне человеком. В самом деле, индифферентный человек, то есть тот, кто не переживает нравственного чувства как неоспоримой реальности, совершенно не способен к исследованиям в области социологии и этики, ибо у него нет органа для распознавания и, следовательно, изучения фактов, на которых такие исследования должны быть основаны.

Какое же практическое значение проблемы ответственности имеет та точка зрения, что истоки зла следует искать не столько в личной воле конкретного человека, сколько в механизмах биологического и социального наследования? Я думаю, такой взгляд не снижает уровня человеческой ответственности, но меняет наши представления о ее характере, заставляя видеть в ней органичное целое, включающее в себя все индивидуальные воли, сопричастные злу. Такой подход возлагает ответственность на большее число людей и смягчает, но не отменяет полностью вину непосредственных правонарушителей. Если, например, подросток будет пойман на краже стройматериалов из строящегося дома, судья по делам несовершеннолетних прежде всего обвинит именно его, о, не ограничившись лишь этим, вызовет в суд и лидера дворовой компании, который показал ему дурной пример, и родителей, которые не имели воспитать его надлежащим образом. Кроме того, он, наверное, выскажет порицание школьному руководству, не сумевшему занять его свободное время чем-то более интересным и полезным, и городским властям, которым не удалось обеспечить благоприятные социальные условия, в которых рос ребенок. Любое исследование косвенных причин преступления приводит к возложению все большей и большей ответственности на тех, кто обладает благосостоянием, образованием и влиянием, а значит, способен изменить к лучшему общее положение дел. (невозможно не видеть, как мало толку от порицания и наказания тех, то воспитывался в аморальной среде; главная надежда на их исправление заключается в том, чтобы пробудить совесть у тех, кто способен искоренить эту среду, а тем самым и зло в самом его зародыше.