Человечек в колбе - [79]

Человек придумал отбор для домашних животных и растений, а высшая сила занялась отбором самого человека. Вот что получилось. Это был разрыв с дарвинистами, но Уоллэс продолжал считать себя правовернейшим из правоверных дарвинистов. Ведь он выделил из этого учения только человека, да и то не всего — лишь его «душу». Насчет «физической» стороны эволюции человека он готов был согласиться с Дарвином.

— Нет, нет и нет! Я никогда не соглашусь, что обезьяна — моя бабушка или дедушка. Нет! Мой ум — дело рук высшей силы. Я не животное, я — человек.

И в то время, как Гексли неимоверно гордился своей обезьяной-бабушкой, Уоллэс всячески от нее отказывался.

«Я очень огорчен тем, что расхожусь с вами в этом вопросе, — писал ему Дарвин. — Я не вижу надобности прибегать по отношению к человеку к какой-либо добавочной теории или гипотезе».

— Мой дух дан мне свыше! — настаивал Уоллэс.

Незаметно для самого себя Уоллэс, начав с писанья заметок, сделанных во время путешествий, перешел к более серьезным трудам. Он написал книгу «Дарвинизм», дав тем самым название дарвиновскому учению. Он написал еще более толстую книгу о распространении животных на земле. В этой работе ему очень пригодилось знание животных Малайского архипелага: оно помогло ему найти тонкую черту, разграничивающую две смежных фауны — «Индо-Малазию» и «Австро-Малазию». Эта граница пробегала по узенькому проливчику между островами Бали и Ломбок.

Уоллэс сравнительно поздно начал свою писательскую и научную деятельность, и не успел он оглянуться, как наступила старость. Любовь к писанью статей его не покинула, но на старости лет он начал заниматься совсем не зоологией.

— Прививка оспы? Модный вопрос! Гм… — многозначительно произнес он и завалил кабинет книгами и отчетами, статистическими таблицами и сводками больниц.

Он несколько месяцев сидел над этими цифровыми выкладками, а когда последняя страница была прочитана и последний подсчет сделан, грозно сказал:

— Преступники!

И, не теряя времени, он принялся разоблачать «ужаснейшее преступление». Он должен был спасти мир, он должен был доказать, что прививка оспы — страшное заблуждение.

«Пока закон об оспопрививании находится в силе, родители ежедневно подлежат наказанию, а дети — смерти», — писал он, негодуя на правительство, издавшее такой несуразный закон. А чтобы еще сильнее всполошить общество и уязвить правительство, он прибавил: «Оспопрививание — заблуждение, принудительность прививки — преступление».

Уделив некоторое время вопросу о национализации земли, он вдруг занялся френологией. Эта «наука» оказалась в (числе «обиженных», ее никто не хотел признавать за науку, и вот Уоллэс принялся с увлечением доказывать, что знание френологии переродит человечество.

Это дало неожиданный результат — ему поднесли степень «почетного доктора юриспруденции». Это так удивило Уоллэса, что он сделался… спиритом.

— Дарвинова теория, — сказал он, — разъясняет нам, каким образом человеческий организм развился из организма низших животных по закону естественного отбора. Но она же говорит нам о том, что его умственные и нравственные способности должны иметь другое происхождение. И для этого происхождения мы можем найти достаточные причины только в невидимом духовном мире.

Он был бы плохим охотником, если бы, поверив в этот невидимый мир, не попытался проникнуть в его тайны. Ведь если он нашел законы, в силу которых появляются и закрепляются те или иные телесные признаки человека и животных, то разве мог он не попытаться установить и законы для развития человеческого «духа»?

— Я побывал в Бразилии, я побывал на островах Архипелага. Я охотился в болотах и джунглях. Почему бы мне не поохотиться и в дебрях мира невидимого? — спросил он себя и, подумав над этим, нашел что препятствий нет.

И вот он начал охоту в мире невидимого. Он сделался спиритом, ибо только они знают секреты сношений с миром духов. Он начал с простого любопытства и желания «поэкспериментировать», но ловкие медиумы показали ему такие фокусы, что он окончательно уверовал в потусторонний мир и позабыл об охотничьих подвигах.

Уоллэс пристально глядел на положенное на стол блюдечко, ждал ответа, и его сердце билось куда сильнее, чем когда-то давно, когда он крался на далеких островах к райской птице или с сачком в руках подстерегал прекрасную бабочку «орнитоптера». Он вертел столик, вызывал духов, разговаривал с ними о судьбах вселенной, советовался о том, какому портному отдать сшить себе парадный сюртук, справлялся у них, поднимутся ли в цене те акции, в которых он держал свой маленький капиталец.

Он так сжился с своим блюдечком, что не мог дня обойтись без него.

Он искренне верил, что Наполеону и Спинозе доставляет огромное удовольствие отвечать на его вопросы, и то и дело вызывал их. Когда умер Дарвин, он начал разговаривать и с духом Дарвина.

— Вы знаете, вы знаете? — запыхавшись, прибежал Уоллэс к Гукеру. — Он сказал мне, что я прав!

— Кто? — оторвался от гербария Гукер.

— Дарвин! Он согласился теперь со мной! Дух человека стоит вне законов отбора, это высшая сила, которая…

Он увлекался все больше и больше. Известный медиум Эвзапия Паладино была уличена в обмане. Это ничуть не подорвало веры Уоллэса.