Человечек в колбе - [27]

Геснер никогда не видал, как из куска дерева выводится гусь, но — как знать? — весь мир не объездишь, всего своими глазами не увидишь, а священник клялся. Не мог же Геснер не поверить клятве того, кто держал в своих руках ключи рая…

Впрочем, не один Геснер попал впросак с этой историей. Живший несколько позднее Геснера некий Дюре в 1605 году утверждал, что из плодов, упавших с дерева на землю, могут получиться птицы, а из тех же плодов в воде выведутся рыбы. Он даже дал рисунок, на котором весьма добросовестно изобразил постепенное превращение плодов в птиц и рыб. И если чему нужно удивляться, так это одному: как это Дюре не попал в «отцы» эволюционного учения. Ведь он дал картину постепенного развития…

Но Геснер не всегда был доверчив. Он хорошо знал, как ловко умеют создавать всяких морских чудовищ, и далеко не все поместил в свои списки животных.

«Аптекари и другие бродяги (он так и сказал!) придают телу скотов различный вид, смотря по желанию… Я видел у нас такого бродягу, который показывал такого скота под видом базилиска».

Вот какой отзыв дает Геснер в своей книге о некоторых морских чудовищах. Он разоблачил и знаменитого венецианского дракона, известного под названием «Леонея», прогремевшего на всю Европу. Это был редкостный дракон: у него был закрученный хвост, две могучих, снабженных шестью когтистыми пальцами конечности, семь длинных шей и семь голов. Дракон был оценен в шесть тысяч дукатов и, как говорят, куплен самим французским королем.

Перелистывая рукописи греков и латинян, просматривая монашеские трактаты, изучая рисунки и шкуры зверей, собирая всякие россказни рыбаков и бегая по кунсткамерам и балаганам, Геснер быстро подвигался вперед. И вот его книга подошла к концу.

Эта была первая большая книга по зоологии; в ее четырех частях было собрано все, что знали в те далекие времена о животных. Это был еще не «порядок», но «намек» на порядок; материал был собран, а о классификации в те времена боялись и думать. И все же Геснер описал отдельно рыб, отдельно птиц, и так всех, по очереди.

Ламантины, киты, дельфины и иные странные рыбоподобные существа причинили ему массу хлопот. Они были так странны на вид, а некоторые из них даже походили на человека. И вот появились описания морских монахов и морских епископов, нереид, русалок и прочих презанятных морских чудовищ. Геснер не только описал их, он дал и рисунки. Эти рисунки были предметом долгих совещаний с помощником-художником.

— Он покрыт чешуей, значит — это рыба, — настаивал Геснер.

— Какая же рыба, когда у него человечья голова? — сомневался художник. — Жабр у него не видно.

— Рук у него нет, тело покрыто чешуей. Это признаки рыб. А что касается до жабр, то, может быть, они просто не изображены на рисунке, — не соглашался Геснер.

Превращение плодов в рыб и птиц (из книги Дюре, 1605 г.).

Он не видал живого «монаха» не видал и его препарата. Он изучал его только по плохому рисунку, а отсюда и бесконечные споры с художником. Все же «морской монах» попал к рыбам. Конечно, Геснер ошибся: было бы правильнее отнести это чудище к млекопитающим, ибо нереиды оказались впоследствии самками ламантинов. Несомненно, что и «морской монах» был каким-то морским млекопитающим.

Появление книги Геснера было целым событием в науке. Наконец-то ученые получили «зоологию». «Монахи» никого не смутили — в их существование верили почти все, и во всяком случае они были не так подозрительны, как «гастрея», которой щегольнул Геккель триста лет спустя.

А пока Геснер трудился над зоологией, ботанический сад его разрастался и разрастался. Живые растения были очень нужны нашему охотнику. Он был не только натуралистом, а и врачом, и к каждому растению подходил и как натуралист, и как врач. Геснер-ботаник изучал признаки растения, Геснер-врач нюхал, а нередко и разжевывал растения, Травки и листья не всегда были вкусны — они бывали отвратительны, но он терпеливо жевал — а вдруг травка годится как лекарство? Он чуть было не отравился, нажевавшись арники.

Он устроил недурной зоологический кабинет, в котором хранилось много скелетов и высушенных частей животных. Это был первый в мире зоологический музей, первый и по времени и по богатству. Но — увы! — в нем не было ни «монаха», ни «епископа», ни нереид. Геснер всячески старался раздобыть хоть одну из этих диковинок, но это ему никак не удавалось.

— Не хотите ли дракона? — предлагали ему пронырливые аптекари. — Очень хороший дракон. — И Геснеру приносили, правда, что-то вроде дракона.

— А почему он так похож на ската? Почему у него крылья заворочены и подшиты кверху? Это скат!

Посрамленные аптекари уходили, а через неделю-другую приносили новое «чудище», опять-таки более или менее ловко сделанное из ската, а то и просто из кусков разных животных.

А пока рос кабинет, пока разрастались растения в ботаническом саду и пока чуть ли не со всех концов земли получались пакеты то с засушенными растениями, то с семенами, то с рисунками, Геснер занялся минералами — они тоже нуждались в порядке. Здесь дело быстро пошло вперед. Но едва Геснер успел закончить и напечатать свою «Минералогию», как в Цюрих явилась страшная гостья — чума. Были забыты растения, был заброшен зоологический кабинет, грядки ботанического сада покрылись сорняками. Геснер надел холщевый халат, нацепил на лицо смоляную маску и смело пошел на бой со страшной гостьей. Он помнил теперь одно: он — врач. Он сражался упорно и честно, не прятался от больных, не бегал от заразы. И он — заразился.