Человечек в колбе - [29]
— Вы, пожалуйста, занимайтесь вашим делом, — важно сказал Бюффон своему помощнику. — Вы вскрывайте, исследуйте, делайте рисунки, анатомируйте. А я буду — писать… Ну, конечно, — прибавил он тут же, — статьи по анатомии вы напишете сами: я не хочу выдавать ваши работы за свои.
Хитрец! Он ни разу не видел вскрытой собаки, — еще бы ему не уступить этого материала Добантону!
— Я заставлю их читать мои книги, я заставлю их интересоваться естественной историей, — говорил Бюффон, решительно хмуря брови.
«Я заставлю их знать меня» — вот, что он думал в это время.
О каждом животном он писал отдельно, у него не было «порядка», не было никакой особой системы.
— К чему это? — спрашивал он. — Нужно, чтобы было интересно. А система — это сушь, скука…
Так он говорил, а на деле он и не мог дать системы. Для этого у него не хватало ни знаний, ни наблюдательности, ни, главное, прилежания.
С первыми пятнадцатью томами Бюффон при помощи Добантона справился. Но когда дело подошло к птицам, случилась неприятность — Добантон взбунтовался.
— Он мне просто завидует, — утверждал Бюффон. — Конечно, разве могло быть иначе? Читают меня, а не его рассуждения о том, сколько костей в ноге лошади или позвоночнике собаки. Кому это интересно? Только натуралистам, а мои статьи читают все.
А тем временем Добантон жаловался своим приятелям:
— Разве это научная работа? Сегодня потроши собаку, завтра лошадь, и все — скорей и скорей. Хватит с меня, мне, вон, кафедру предлагают…
Без помощника Бюффон обойтись никак не мог. Какая же это «естественная история» без анатомии? Пришлось искать новых помощников. Бюффон раздобыл двух анатомов — Гено и Бексона, но, должно быть, они были поленивее своего предшественника (в птицах Бюффона анатомии оказалось куда меньше, чем в зверях).
Луи Леклерк Бюффон (1707–1788).
— Ах, как трудно работать! — вздохнул Бюффон, потратив пятнадцать лет на девять томов о птицах. — Как скоро я написал моих млекопитающих и как я застрял с птицами! Пятнадцать лет! Когда же я окончу свой труд? — и он принялся с удвоенной скоростью писать очередной очерк.
О минералах он писал один, без помощников. Тут он действительно показал чудеса работоспособности — что ни год, то том готов. Пять лет — пять томов.
А ведь он занимался в это время не одними минералами, а попутно готовил к печати и другие свои сочинения.
Слава Бюффона росла. Он стал одной из достопримечательностей Парижа. Заезжие знатные иностранцы спешили в Королевский сад, чтобы посмотреть на автора «Естественной истории». Французский король пожаловал Бюффону графский титул.
Бюффон считал себя первым натуралистом в мире, его слово — все. И вдруг он получил книжку, очень скромную на вид, с заглавием «Система природы». В ней шведский ученый Линней>[23] давал основы классификации не только растений, но и животных.
Растения мало интересовали Бюффона, но животные — это его область.
— Что за вздор! По каким-то усикам и ножкам устанавливать родство животных? А их жизнь, их привычки, повадки…
И Бюффон начал писать возражение Линнею. Этот скромный швед буквально отравил ему существование. Бюффон считал себя первым, и вдруг… где-то там, далеко на севере, появился ученый, который смело заявляет, что все старые ученые, описывая в отдельности животных и растения, только запутывали дело. Нужна — система. И эту систему дает он, Линней. И ученые признали этого шведа, его слава ботаника гремит по всей Европе!
А вскоре и еще одна неприятность подоспела. Создав гору всяких описаний птиц и зверей, Бюффон решил, что не мешает и «обобщить». И вот он уселся за новую работу и стал писать о «жизни», земле, появлении живого и прочее.
В это время в Италии появилась книжка, содержание которой было хуже всякой бомбы.
— Даже аббаты полезли не в свое дело! — стукнул кулаком по столу граф Бюффон…
«Высоко в Апеннинских горах встречаются раковины морских моллюсков. Не значит ли это, что когда-то там было море…» — писал Бюффон в одной из своих книг.
— Хорошая «Естественная история»! — не утерпел Вольтер>[24]. — Да она совсем не «естественная». Там естественность только в заголовке.
Бюффон рассвирепел.
— Да? Она не естественна?.. Что же Вольтер думает об этих раковинах? Может быть, их понатащили туда пилигримы и прочие богомольцы, раскаявшиеся под старость в грехах молодости?
Это было ловко сказано, и Вольтер, сам весьма опытный в злословии, оценил такой ответ по достоинству. И когда Бюффон прислал ему очередной том своих сочинений, он ответил ему дружеским письмом.
«Вы — второй Плиний», — написал он Бюффону.
Бюффон растаял. Он долго думал — как ответить Вольтеру, чтобы перещеголять его и в любезности, и наконец написал:
«Если я второй Плиний, то никогда не будет „второго Вольтера“».
Старый беззубый философ был очарован таким комплиментом. И когда кто-то из его знакомых противников Бюффона напомнил ему о спорах с автором «неестественной истории», он буркнул:
— Не стану же я ссориться с Бюффоном из-за каких-то пустых устричных раковин…
Слава росла. Бюффон начал строить всевозможные гипотезы. Тут были и кометы, отрывающие целые световые потоки от солнца, и теории об образовании и происхождении земли, и какие-то загадочные, покрытые расплавленным стеклом, планеты. Он совсем не знал математики и физики, хоть и делал вид, что очень сведущ в этих науках.
