Чел. Роман - [111]

XVIII

Точную дату вылета Челу обозначают за сутки. Делает это бабушка, в кои-то веки нарушившая свое зимне-городское заточение. Она приезжает накануне. В пятницу. К вечеру. Прямо в валенках бабушка идет к террариуму, от которого в эту неделю Чел почти не отходит. И теперь он сидит перед ним по-турецки на смятом кресле-мешке. Бабушка останавливается по правое плечо и, не вынимая рук из песцовой муфты, извещает:

– Завтра. В ночь.

Окидывает беглым взглядом пространство за стеклом – дневных в эту осень мало, ночные еще спят – интересуется:

– Хочешь шоколадку?

Чел смотрит на бабушку снизу вверх, будто бы видит ее каждый день, а не впервые за два месяца, и соглашается:

– Хочу.

Бабушка извлекает из муфты неровную, ручной работы плитку. Отдает и прячет ладонь в муфту. Спрашивает:

– Спят твари?

Чел подтверждает:

– Спят.

– Ладно. Ночью приду, – обещает бабушка и бесшумно уходит к себе.

Чел откусывает от плитки кусочек и медленно жует, подсчитывая про себя оставшиеся до отлета часы. Выходит что-то около семнадцати. Он извещен о конечной точке маршрута. Бывал и ранее у отца в его «пендосовской» квартире. Расписание рейсов помнит хорошо. Отец приедет за ним лично. Несмотря на рождественский, как он выражается, «потоп» на основном месте работы. Почти ежедневные спектакли и концерты. Последние сборные, на пару арий и дуэтов. Летать в таком графике туда-сюда через океан совсем не резон. Но уверений начальника охраны, что он сопроводит Чела от дома до аэропорта, отцу недостаточно. Уже в самолете присоединятся мама с сестрами. Те задержатся на все новогодние праздники. Помогут с акклиматизацией. Какую роль играет в этой логистике бабушка, не совсем понятно. Возможно, что никакой. Она лететь отказывается. Хотя ей, разумеется, предлагают. Пусть и скорее из вежливости, явно рассчитывая на отказ, который не заставляет себя долго ждать:

– Да, ну на х…! – не стесняясь внучек, отмахивается бабушка, тут же вдруг среди зимы засобиравшись на дачу. Ее стремление повидаться с приемным внуком перед долгой разлукой доводит уборщицу с домработницей до мокрых платочков, которые в кои-то веки объединяют их. Бабушка привозит с собой на дачу набор домашних вкусностей – прямое следствие этого полуторачасового русско-татарского единения. Их аромат разносится по дому, возмущая местную прислугу.

– Мол, мы чем хуже, стоило ли везти в такую даль?

Бабушка отмахивается и от них. На этот раз молча. Не в ее правилах метать бисер перед какой-то, прости Господи, «деревенщиной». Прислуга отвечает бабуле тем же. Обычные дела. Презрение сторон взаимно. Услуги и просьбы только из числа обязательных.

Чел не догадывается о конфликте. Да что там конфликт, он даже не ощущает заманчивых запахов с кухни. Хотя нос свободно дышит. И нет никаких намеков на простуду. Но с момента прослушивания он настолько уходит в себя, что внешние проявления жизни дымкой проносятся мимо него, никак не затрагивая. Чел одновременно здесь и не здесь. Но все больше в своих мыслях, в которых нет никого кроме Чарли. А с ней он все давно решил. Сообщение о завтрашнем вылете воспринимается лишь как руководство к действию. План побега давно готов. В нем учтены ошибки первого. Их много. Во-первых, сама спонтанность. Она, как оказывается, совсем не способствует успеху тайных миссий. Напротив. Побег готовится. И долго. Затем направление и средства. Они должны быть неожиданными, но только не для него самого. И наконец – главное. Еще в печальном финале первого побега он понимает: мало просто бежать, надо бежать так, чтобы не стали искать. Не сразу после. И не потом. А вообще…

Чарли смотрит на маму, но видит не ее, а лишь желтую отцовскую парку. Лицо мамы смазано. То ли тусклым светом, то ли лекарствами. Скорее и тем, и другим. После Le Blonde Чарли слабо различает родителей. Они кажутся ей на одно лицо. По яме движется только куртка, которую они передают друг другу, меняясь на посту. Лишь иногда Чарли видит ее на крючке у двери. В город парку не берут. Она, как и Чарли, заперта в яме и ее окрестностях. Лишенная человеческого тела, куртка пугает Чарли. Она так ни разу не посмела встать и подойти к ней, хотя очень хотелось.

Встать хочется и сейчас. Просто встать. Пройти, дрожа и покачиваясь от головокружения, с десяток шагов. В тайне от «парки» Чарли уже неделю делает это. Пока суточная норма невелика. Что-то около ста шагов. Совсем немного. Еще недостаточно для задуманного. Но уже что-то. Для «парки» – она лежачая. Ест с рук. Ходит под себя. Ей даже одежды не полагается. Только одеяла. Шапочка и снуд каким-то чудом на месте. Их не раз в течение месяца порываются снять. И может быть, даже снимают, но всякий раз возвращают на место.

– Кто знает? – вздыхает Чарли. Она порой сутками не помнит себя, давно потерявшись во времени. О том, что сейчас зима, она знает по запорошенным снегом окнам. О месяце и числах остается догадываться. Что-то около НГ – наряженная в метр высотой елка в углу – аргумент. Но вот до или после?

«Кто знает?» – повторяет в мыслях Чарли и спешно, реагируя на поворот головы мамы, закрывает глаза. «Парка» должна заблуждаться. Должна искренне верить, что Чарли лежачая. Тогда «парка» потеряет бдительность – и появятся варианты. Чел станет ближе. А то и вовсе они будут вместе, как давно хочется. И здесь пока самое главное – это целенаправленно ходить под себя. Основной аргумент ее беспомощности. Можно, конечно, в отсутствие соглядатаев добираться до туалета. Пару раз Чарли с наслаждением делает это, убеждаясь: для счастья, действительно, мало нужно. Но постоянно вести себя так – значит навлечь подозрения. Памперсы должны использоваться. Должны пачкаться в установленный срок. Происходить все должно преимущественно во сне и ночью. А поди разберись, при таком-то освещении, что сейчас и когда придут их менять. Часы висят на плохо видимой с этой точки стенке. Когда «парки» нет, Чарли первым делом идет к ним. Но их двенадцатичасовое табло тоже не отвечает на все вопросы. Чтобы не провоцировать их у «парки», Чарли слегка тужится – и накопившаяся за время последнего сна разнообразная в своей консистенции влага покидает ее. Чарли слегка улыбается – улыбку не должна заметить «парка»: «Как малышок… Нет… Как старушка… Одна фигня…»