Чел. Роман - [103]

– Она поднималась на свое. Зачем было дергать?

– Срыв был в июле. Что ты мне говоришь?

– У всех бывает…

– Она не все! Сколько лет мы ее держим на этом. Она не все! Не все! Не говори про нее – все! Мы создали такого ребенка не для того, чтобы потерять его из-за выдуманной ею любви…

– Так что? Опять яма?

– Да. Но надо продолжать с ней говорить… Она должна понять, что он, тот певец, не ее путь…

– А если не яма? То что?

– Другой вариант – выезд сюда. Или туда, на север, к Ондре. На его маршруты. Или искать что-то свое… Но пока, думаю, сюда… Надолго… Может, и постоянно… И забудет… Обязательно забудет…

– Средства?

– Достаточно. Уже с этих договоров. И новые есть. Ты говорил с кем-то уже?

– Да. Длительный срок. Втрое выше и…

– Ну, вот… Спать давай.

– Я посижу еще.

– Как хочешь.

Мама уходит в сторону палатки. Чарли прячется в темноту салона – одноместный номер люкс для гения. С трудом перебарывает желание выскочить наружу и высказать здесь и сейчас все, что она думает.

«Что это изменит? Тогда точно – яма… Или тыщи километров от него… Навсегда… Но можно же, как все… Как-то все сразу… И то и другое… И скалы, и он… Нет… Нельзя… Или-или… Нельзя… Нет…»

Чарли включает в салоне свет, обнаруживая себя, и, немного погодя, укутавшись в одеяло, идет к отцу. Садится напротив.

– Как?

– Хорошо.

– Выспалась?

– Нет.

– Зачем встала?

– Так… Проснулась… Папа, а ты… думал о фрисоло?

– Ну, я же поднимаюсь иногда…

– Нет. На том маршруте, что я прошла…

– Шутишь?

Отец, не заметив в пальцах дочери трагической горечи, смеется. Но когда умолкает, вдруг отвечает совершенно серьезно:

– Для тебя все возможно. Но не сейчас. Потом…

– Когда? – беспокойно спрашивает Чарли.

– Не сейчас, – повторяет отец и прекращает разговор:

– Все. Спать.

Утром приезжает та же съемочная группа. Съемка, как понимает Чарли, заранее не оговорена, но родители дают на нее согласие. Режиссер в курсе, что это только разведка. Но шумиха в связи с вчерашним восхождением Чарли (меньше чем за сутки десятки тысяч просмотров) – слишком велика, чтобы можно было оставлять даже тренировку Чарли без внимания. «Киношники» привычно долго размещаются. От ухмылок рыжей не осталось и следа. На этот раз она ничего не просит и не требует, глядя на Чарли, как и вся съемочная группа, с нескрываемым восхищением.

Уже к десятому метру Чарли требуются постоянные встряхивания, чтобы оживить руки. Отстояться на ногах категорически негде. Она фиксируется на трех точках и длинными размашистыми, подсмотренными у Ондры движениями по очереди встряхивает руки по всей длине. Тут же магнезится и, ни на секунду не растягивая паузу, идет дальше. Остановки смерти подобны. Подниматься надо максимально быстро, но постоянные мизеры требуют осторожности, а значит – времени.

– Спеши… Не спеши… – через предложение повторяет с утра отец. Повторяет про себя он это и сейчас. Без толку. Чарли одна. Связь с ней через страховочную беседку не для подсказки. Нужно ловить какой-то свой ритм. Соединять несоединимое. С десятой попытки перевалив за видимую середину, Чарли чувствует, что задыхается. Остановка вынужденная. Чарли прижимается к стенке и дважды встряхивается. Сердце бьется о скалу. Дрожь пробегает по щиколоткам. Плохой сигнал. Ноги обычно не бастуют, какая бы ни была сложность. Но здесь, на Le Blonde, Чарли на пределе человеческом. Глупо было надеяться, что будет все как всегда. Она прижимается щекой к скале и чувствует в этот момент, как дергается страховочная веревка. И Чарли делает то, что ни делала никогда, – смотрит вниз. Отец, не надеясь, что она увидит, просто от собственного бессилия пальцем указывает: вверх! вверх!

Чарли отворачивается от него и послушно глядит в сторону топа. Уводит взгляд чуть в сторону от черной дыры камеры и видит птицу. Какая-то желтобрюхая мелочь, похожая на синицу. Птица чирикает – догадывается Чарли – и крутится на месте, ни секунды покоя. Как и всегда Чарли пытается вообразить себе птичью песенку, и ей вдруг вспоминается та дрожь, те мурашки, которые рождались в ее теле, когда Чел пел. Чарли как можно плотнее прижимается к скале. Отцу кажется, что этот зажим – конец пути, дальше – срыв. Но он ошибается. С каждой нотой, всплывающей в памяти Чарли, ноги перестает сводить, сердце попадает в унисон с забавной маленькой птичкой, которая, сидя на вершине, поет голосом Чела…

Чарли смеется и вдруг, опустив правую руку (поначалу складывается ощущение, что она собирается в очередной раз встряхнуться), натренированным движением развязывает восьмерку и снимает с пояса страховочную беседку…

Отец замирает с поднятым вверх пальцем, наблюдая за последними манипуляциями Чарли, но только когда страховочный конец и беседка падают рядом с ним, осознает, что случилось. Откладываемое им на неопределенный срок фрисоло стартует здесь и сейчас. И ни он, и никто из почти десятка человек, находящихся на скале и рядом с Чарли не способны ей чем-либо помочь. Крик ужаса мамы, похожий на вой волчицы, потерявшей щенков, разрывает уши еще не осознавших до конца происходящего слышащих. Крик разносится по окрестностям и теряется где-то в облаках, так некстати для режиссера в эту минуту заслонивших солнце…