Чел. Роман - [100]

– Не вопрос, – соглашается Чарли. Спасибо еще, что гримера нет. И говорить всякую чушь на камеру, что обычно требуют от слышащих, не надо. Отстанут после смены топика – уже радость. Можно уйти в себя, то есть – здесь и сейчас – в скалу. Попытаться мысленно заранее слиться с ней, на какое-то время стать ее частью, а потом, на верхней полке, покинуть и, без видимого сожаления, уйти к другой «проблеме».

Мама прикрывает Чарли, пока та переодевает топик. Сменив серый на красный, Чарли вдруг показывает:

– Мама, он там. На вершине…

– Кто? – бегло уточняет мама, убирая серый топик в рюкзак.

– Он. Чел.

У мамы перехватывает дыхание, но она сдерживает дальнейшее беспокойство.

– Он – здесь?

Чарли расплывается в улыбке.

– Нет. Ты не поняла. Чем я лучше поднимаюсь, тем я ближе к нему, правда?

Мама кивает, но неясно – то ли соглашаясь, то ли недоумевая, и строго наставляет:

– Думай о подъеме. Сосредоточься.

– Я только о нем и думаю.

Мама решает больше не уточнять, о чем или о ком думает дочь, и, уходя от ее настойчивого взгляда, просто обнимает на прощание, думая:

– Дальше, доча… Чем лучше – тем дальше… Много дальше…

Неделя до возвращения отца (читай – до прослушивания) тянется, по внутренним ощущениям Чела, дольше трех осенних месяцев. Между короткими репетициями и длительными прогулками уйма времени. Сидеть и тем более лежать не получается. В безуспешных попытках найти себе место Чел за эти дни пробует все, что только возможно. Но читать больше трех страниц не получается. Слушать что-либо кроме программных вещей не хочется, да и от них он уже порядком устал. Бабочки значительную часть суток не активны. Тревожить их искусственно – можно, но злоупотреблять этим нельзя. Чел мается. По большей части нарезает круги по закрытой на зиму круговой веранде или поднимается с этажа на этаж и обратно. Иногда валяется у панорамного окна с видом на реку. Но недолго. Раннезимний пейзаж безнадежно типичен и предельно неизменчив. Затем круги Чела по дому повторяются. Он завидует Альберту. Тот обычно спит на диване в холле. Или делает вид, что спит. Чел не без некоторого основания предполагает, что в контракте педагога есть не только музыкальные, но и вполне себе шпионские пункты. Говорят, они между репетиций дежурно коротко. Тот же характер общения – и с другими жильцами. Управляющий и его жена домработница на все вопросы отвечают «да» и «нет». Редко «может быть» и «как скажете». Меню и режим дня – выстроены. Инструкции отца налицо. Все члены семьи заняты. У сестер разгар полугодия. Мама на гастролях в ближнем зарубежье. Бабушка зимой из города ни ногой. Да что там из города, из квартиры редко выходит. А если и выходит, то перемещается по ближайшему скверу и не иначе как в своих расписанных под гжель валенках.

В четверг, когда терпение Чела на исходе, через Альберта приходит весточка от отца. Она застает Чела в момент любования суицидально-депрессивным пейзажем за окном и заставляет вскочить на ноги. Отец вместе с «неким маэстро», по случаю его концерта, будет в субботу утром. Прослушивание между часом и пятью. Точное время будет известно позже. И не дома, а в том самом храме, где Чарли впервые «услышала» его. Отец договорился на час между службами и репетициями. Нужен большой зал и отсутствие заинтересованных лиц. Консерваторские и прочие училищные – исключаются. И хотя слухов и соглядатаев, конечно, все равно не избежать – храм для прослушивания идеален во всех смыслах.

– И в аскетическом, и в человеческом, – от себя добавляет Альберт, не подозревая об особенном значении этого места для Чела. Чарли будет стоять у дверей в притвор. Да, лишь в его воображении, но разве этого мало? Разве отец не подумал, несмотря на всю эту ссылку за город, о том же? Подумал. Конечно, подумал… В первую очередь подумал…

Чел возвращается на подоконник и обнимает брошенную минуту назад подушку. Еще не вставшая на перекате река радует глаз, пробегая посреди белых, с бурыми, камышовыми проплешинами, полей. Она течет как раз туда, где Чарли. Сколько раз за эту осень Чел думает об этой связи, но только сейчас эта тщетная неуступчивость морозу и снегу приобретает иной, вдохновляющий смысл. Пусть Чарли не любит воду, но если она дома, то каждое утро видит ту же самую реку. Напротив ее окон такой же поворот. Быть может, он так же свободен от льда. Вода, стремясь в моря и океаны, забирает с собой его взгляд, чтобы спустя какое-то время Чарли, ничего не подозревая, ответила ему набежавшей как бы случайно на лицо улыбкой…

Шорох отвлекает Чела от созерцания, и он замечает, что Альберт не ушел, как обычно, а тоже смотрит на перекат.

– Встанет к выходным… – говорит он, не глядя на Чела.

Объясняет как бы себе:

– Обещают минус пятнадцать…

Наконец, смотрит на Чела и ухмыляется:

– Н-да, зима, братец мой…

Поворачивается и добавляет уже уходя:

– Не сиди так у окна, поберегись…

Чарли останавливается в начальной точке и кладет ладони на скалу. Не для температуры и фактуры камня ради. Предыдущие десять дней дали ей достаточную информацию о трассе, союзничать с которой ей сегодня предстоит. Именно так. Сближаться, а не бороться. Вступишь в конфликт, попытаешься сказать ей «я» – сбросит как пушинку. Вот Чарли и застывает на минуту, как бы здороваясь, руками слушая скалу. Она делала бы так и при наличии слуха. Голос и слух бесполезны для камня. Он ничего не слышит, так же как и Чарли. А голос его – эхо, лишь отражение чужих.