Чекисты рассказывают. Книга 7-я - [69]

Вызвали на допрос. Раз, второй. Следователь слушал внимательно, но ничего не записывал. Почему? А он трусил страшно. Дрожал, как заяц. Ноги ватные. Ладони мокрые. Во рту сухо, язык не ворочается...

Дмитрий Павлович смотрел на него с каким-то глубоким сожалением, выслушивал его односложные ответы, не перебивая, кивал головой, но ни одному слову не верил. Хомяченков лгал, неуклюже пытаясь объяснить, как к нему попал контейнер. Говорил с дрожью в голосе, с хрипотой. Потом не выдержал:

— Вы мне не верите?

— А вы как думаете?

— Я говорю правду, все как было, но вы ничего не заносите в протокол...

— Смотрю я на вас, Хомяченков, и думаю, — перебил его Дмитрий Павлович, — откуда у вас такая озлобленность на весь мир, в том числе и на меня, где истоки того, что привело вас сюда, чем вызваны ваши поступки? Вы еще сравнительно молодой человек, можно сказать, начинаете жить, и так плохо начинаете...

— Это уж не ваше дело! Как умею...

Нелегко было Хомяченкову с Дмитрием Павловичем — пожилым, многоопытным и многознающим, казалось, видящим его насквозь. Этого он не мог не чувствовать. Напрягая силы, он отрицал все, даже очевидные факты. Надолго ли его хватит?

Возвращаясь от следователя, он падал на жесткую койку, смотрел в одну точку и перебирал в памяти все от начала до конца, искал причину провала, искал выход. Думал о провале, и выходило, что виноват тот долговязый Барри, как он тогда представился. Когда с ним беседовали, то лысый толстый, который, по всему видно, был старшим, даже не назвал себя, а на прощанье, сунув свои толстые, как сосиски, пальцы в его ладонь, сказал, что он будет иметь дело с Барри. «Черт бы побрал этого Барри! Они, поди, глушат себе виски и в ус не дуют, а он здесь парится».

Дмитрий Павлович видел, что Хомяченков настроен резко враждебно и пока не намерен раскаиваться и давать правдивые показания. Следователь вызывал его на допрос, выслушивал. Сам же продолжал изучать материалы, встречался с людьми, знавшими арестованного. Его помощники побывали на работе у Хомяченкова, встретились с родственниками, знакомыми, сослуживцами. Картина постепенно вырисовывалась.

 

Хомяченков ничем не выделялся среди сверстников, рос, учился, как все. Разве что с детства был замкнутым, болезненно самолюбивым, обидчивым и жадным. Из-за этого сверстники его недолюбливали, а порой и били. Мать очень переживала, иногда ссорилась с родителями обидчиков сына, пыталась как-то повлиять на родное дитя. Успокаивала себя тем, что сын растет без отца. Но рос Хомяченков без отца не все время, как утверждал он. Расследование показало, что отец уехал, когда он учился в шестом классе. В том же году мать переехала с ним в город, где жили ее родители. Родители вскоре умерли, а он с матерью так и остался в их квартире. Отец считался пропавшим без вести во время войны. Но он не пропал, а возвратился с войны живым, здоровым. Жил тихо, работал в магазинах подсобным рабочим. Часто менял места работы. А потом уехал и пропал. Как выяснилось, он был осужден. Во время войны добровольно сдался в плен, добровольно стал служить оккупантам, бежал с ними и по пути скрылся. Примазался к военнопленным, возвращавшимся на Родину, был мобилизован и перед концом войны находился в одной из тыловых частей.

Бежал от семьи старший Хомяченков тогда, когда почувствовал, что его разыскивают. Перед этим на семейном совете порешили, что жена с сыном переедут к родителям и будут считать его без вести пропавшим. Так Хомяченков-младший остался без отца.

Время шло. Хомяченков поступил в электромеханический техникум, увлекся радиотехникой, допоздна засиживался у приемника. Все было бы хорошо, но потом появились заграничные тряпки, которые он потихоньку перепродавал. Пристрастился к выпивкам. Мать всполошилась, принялась уговаривать, а он ей: «Ты, мать, ничего не понимаешь. Что это у нас за жизнь? Вон там люди живут, вот это да!» Мать плакала, умоляла одуматься, но сын не слушался, огрызался или не реагировал вовсе. Она опять успокаивала себя: пройдет время, поумнеет, все встанет на свое место.

Техникум еле кончил, устроился на работу. Но не поумнел.

Когда призвали в армию, мать обрадовалась: там его научат уму-разуму. Служил он за границей, в ГДР. Первое время служба шла туго, многое не клеилось. В письмах к матери он жаловался на трудности армейской жизни и на то, что очень уж медленно тянется время. Спустя год-полтора успокоился. Писал, что жить можно. Меньше стала волноваться мать, полагая, что все обошлось, ее сын стал в конце концов человеком. Ну что ж, все правильно. Военная служба есть военная служба, особенно срочная. Не санаторий, всем известно. Особенно не разгуляешься, время расписано до минуты. Занятия, наряды, учения. Между ними немного личного времени, в течение которого можно успеть сменить подворотничок на гимнастерке, написать письмо, почитать или посмотреть фильм в клубе части. Бывают еще увольнения в город.

Денег хватает только на папиросы, конверты или открытки. Так что Хомяченков, проходя срочную службу, кафе видел только со стороны.

Отслужив срочную службу, Хомяченков остался работать вольнонаемным. Привлекала его не работа сама по себе, а возможность подзаработать и ближе познакомиться с Западом. Иного пути к осуществлению своих заветных стремлений он не видел. Частые поездки и отлучки из части можно было объяснить служебной надобностью, командование, занятое своими заботами, не слишком контролировало — доверяло.