Чекисты на скамье подсудимых - [38]

.

Абрамович утверждал, что Сагалаев заставил Зудина, и членов расстрельной команды Верещука и Кравченко свидетельствовать против него. Он также считал, что Нейман и Сагалаев были друзьями, и якобы Сагалаев сказал Щербине, что «сегодня угробит Абрамовича». Зудин, который вначале показал, что Абрамович присвоил двести золотых зубов, на втором судебном процессе отказался от своих показаний, сказав, что он никогда не видел, чтобы Абрамович брал золотые зубы, и что Сагалаев заставил его лжесвидетельствовать. Сагалаев, конечно, отрицал факт своего давления на кого-либо. Абрамович обвинил обоих, Зудина и Сагалаева, в том, что они завидовали, что у него есть машина. Машину конфисковали на том основании, что Абрамович получил ее незаконно. Однако в одной из жалоб Абрамович утверждал, что с 1933 г. копил деньги на машину. Он пояснил, что одни мужчины любят женщин, а он любит машины. Он обвинил Зудина, Сагалаева и одного из начальников Уманской межрайонной оперативной следственной группы Василия Корнеевича Козаченко в присвоении его машины[268].

Абрамович сознался в мародерстве, но только в некоторой степени. Как и Борисов, он рассказал историю о том, что разрешение присваивать вещи расстрелянных пришло сверху. Он также настаивал, вопреки показаниям других членов расстрельной команды, что поровну делил деньги и другое имущество. Абрамович утверждал, что ни он, ни другие члены расстрельной команды не выпивали до или после расстрелов, и категорически отрицал, что выбивал золотые зубы у расстрелянных[269].

По словам Петрова, после ареста Абрамовича Томин распорядился тайно вывезти все ценности из квартиры Абрамовича[270]. Таким образом, невозможно точно разобраться в деле с золотыми зубами. Стоит обратить внимание и на то, что военный трибунал на втором судебном процессе не обвинял Уманский РО НКВД в мародерстве[271]. Тем не менее в мародерстве Абрамовича не приходится сомневаться. В ходе следствия и на процессе было высказано достаточно обвинений в том, что Абрамович брал имущество расстрелянных — шинель для себя, пальто для своей жены. О том, как Абрамович относился к своей работе, свидетельствует одна из его встреч с Борисовым. Увидев, что его шинель замарана кровью, Абрамович в присутствии начальника сказал: «Сукин сын меня испачкал»[272]. «Сукиным сыном» был человек, которого он только что расстрелял. Кроме того, как и в случае с Томиным, на репутации Абрамовича сказались его ночные застолья в гостинице; в частности, если верить словам заведующей гостиницы, он ударил женщину по лицу[273].

Абрамовича также обвинили в разглашении государственной тайны. Он утверждал, что не выносил секретов за стены тюрьмы[274]. Косвенно подобное нарушение свидетельствует об определенной степени уверенности Абрамовича в своих действиях в 1938 г. и потере осторожности. Наконец, уместно отметить, что особый доклад НКВД, посвященный Абрамовичу, ссылается на материалы спецпроверки НКВД 1935 г., в которых говорится, что Абрамович мог быть сыном торговца и вел антисоветские разговоры[275]. Неизвестно, сыграл ли этот компромат какую-либо роль при предъявлении обвинений и повлиял ли он на характер ответов Абрамовича. В конечном итоге, Абрамович в основном «выполнял приказы», но совершенно очевидно, что он сыграл важную роль в процветании безнравственности, коррумпированности и зверствах, творившихся в Умани.

Двумя последними подсудимыми были шофер Зудин и следователь Щербина, который по совместительству иногда выполнял функции могильщика. Николай Павлович Зудин родился в Москве в 1912 г. в рабочей семье. Образование получил лишь начальное. В юности Зудин служил в Красной Армии. С 1934 г. работал шофером в Уманском РО НКВД. Комсомолец. Был женат, также содержал мать и двух сестер[276]. Зудин был неутомимым работником: в течение двух месяцев он присутствовал на расстрелах почти каждую ночь[277]. На допросах и первом судебном процессе он дал показания против Абрамовича: тот выбивал золотые зубы у расстрелянных. Но позже Зудин отказался от такого свидетельства[278]. Несколько свидетелей вспомнили, как Зудин спорил по поводу своей доли из имущества расстрелянных[279]. Он был обвинен в присвоении двухсот рублей, пяти пар сапог, кожанки и трех пар нижнего белья из «запала»[280]. Зудин утверждал, что Абрамович брал лучшее себе[281]. По большому счету, роль Зудина в «нарушениях» была незначительной. Военный трибунал по результатам второго процесса оставил его без наказания, чего не повторилось на заключительном судебном разбирательстве[282].

Леонид Семенович Щербина родился в 1901 г. в крестьянской семье. Он был коммунистом с 1925 г., в 1930 г. стал сотрудником органов госбезопасности. На работу в Умань его назначили в 1937 г.[283] Как и Зудин, Щербина выступал ключевым свидетелем по вопросу о мародерстве во время расстрелов. Его также уличили в том, что он ссорился из-за «запала». По словам Борисова, Щербина был «жадный»[284]. Этот чекист склонил к сожительству жену одного из заключенных[285], хотя он и отрицал эти обвинения на том основании, что был женат[286]