Чекан для воеводы - [17]

— Зачем тратиться на такие пустяки. Этот одноглазый тип должен радоваться, что я ударил его всего один раз. После второго раза его корыстная душа уже отправилась бы прямо в ад.

— Я не знал, что ты умеешь так славно бить, — деланно обрадовался Генрих, обойдя вокруг лежавшего на земле Сенкура. — Ты его точно не убил? Нет? Ладно. Заберем этого русского и поскорее уберемся отсюда куда подальше, пока этот чертов француз не пришел в себя и не позвал на помощь своих дружков. Со всем полком королевских наемников не справиться даже тебе, мой дорогой Фриц…

* * *

…Кузьма Окороков, из-за которого разгорелись такие страсти, пришел в себе только часа через два, когда повозка подручных мастера Штольца была уже далеко от страшного Сенкура, ограбившего его кабачок и задавшую ему самому хорошую трепку, после которой Кузьма потерял несколько зубов и представление о том, где и с кем он находится. Только добрая порция шнапса, влитого ему в глотку Генрихом-цаплей, немного примирила его с действительностью.

— Где это я? — спросил кабатчик, удивленно тараща глаза на двоих германцев, подгонявших пару коней в упряжке.

— В раю, — усмехнулся Генрих, умевший изъясняться по-русски довольно сносно.

— Дайте еще выпить и я в это окончательно поверю, — попросил кабатчик.

— Потом, — пообещал Генрих, — сначала ты скажешь нам, как назывался твой кабак.

— Не помню, — помотав головой, проговорил Кузьма.

— Случайно не «Осетровый бок»?

— Очень может быть… Хотя нет! — засомневался кабатчик. — Дай выпить и я вспомню.

— Пей, черт с тобой! — передавая вторую фляжку со шнапсом кабатчику, произнес Генрих.

Выпив содержимое второй фляжки до последней капли, Кузьма благодарно икнул, а потом проговорил заплетающимся языком:

— Вспомнил! Мой кабак никак не назывался. Да и зачем его называть, когда он был единственным в крепости… Ик!

— Я его убью, — тяжело вздохнув, сказал Генрих Фрицу на своем языке, чтобы кабатчик его не понял. — Это не тот, кто нам нужен.

А Кузьма продолжал размышлять вслух:

— Вы что-то спрашивали об «Осетровом боке»? Я знаю, где находится этот кабак. Он гораздо хуже моего и приносит меньший барыш, но…

— Какого дьявола?! — взревел Генрих. — Ты знаешь, где находится «Осетровый бок»?!

— А то! — пьяно осклабился Окороков. — Он находится рядом с Соколово… Это все прямо и прямо, а потом направо. Я вам укажу дорогу… Вы такие хорошие люди! Погоняй! — крикнул Кузьма и упал на дно повозки. Его сморил пьяный сон.

— Кажется, мы не прогадали, дорогой друг! — обрадованно вскричал Генрих по-немецки. — Этот тот человек, который нам нужен.

— Майн гот! — только и ответил Толстый Фриц, воздев очи долу и перекрестившись двоеперстно.

А Генрих-цапля подумал: «Соколово… Что же это получается? В этой стране все селения называются так же, как взятая поляками крепость?.. Право же, это не к добру!»

Глава 8. Печаль и радость рядом ходят

Евдокия Никитична рожала в сиреневую круговерть. Маялась она долго и мучительно, а разрешилась от бремени в одночасье, и в этом помогла ей многоопытная деревенская повитуха бабка Марфа — заезжим «иносранным кровопускателям» Евдокия Никитична не доверилась. Бабка Марфа, не послушавшись уговора дворовой челяди, прознавшей от возвернувшегося с порубежья Ферапонта о кончине батюшки Бориса Васильевича и теперь всячески остерегавшей повитуху сообщать о том роженице, все же поведала «бедолажке», как называла всех баб на сносях, сущую правду. Она даже «зачитала» мученице письмо мужа — последнее прости-прощай любимой жене, хотя и была неграмотной, просто слышала, как то послание читал вслух домоуправитель Епифан, и затвердила его наизусть.

Так вот, после этого письма матушка и опросталась, буквально в пять минут. И вышел у нее крупный такой мальчонка, копия своего батюшки, крикливый да непоседливый. А главное оба-два живые остались — и мать и дитя. Дал Господь счастье сразу после несчастья. Да такое ведь в жизни часто бывает.

Ну, а Мишаня, как назвали богатыря, рос да рос и вырос наконец до любопытного ко всему божьему миру отрока. Тогда-то и забегали-забеспокоились мальчонкины мамки да няньки, да и как не забегать, если заменил их всех скопом «отставной козы барабанщик» однорукий дядька Семен — солдат, дослужившийся в государеве воинстве до чина десятника, да вот под конец службы не уберегшийся от вражьей пули.

Наставлял Семен Мишаню так же, как учил стрелецкий молодняк в подчиненном десятке, поэтому воспитанник его довольно скоро овладел мечом да бердышом, а уж стрелял из пистоли так, что птицу влет сшибал. Молодчик был…

И потом, когда пришла пора применить воинскую науку в деле, во все дни взрослой жизни своей, Шеин «…исполнен был мужественным духом и часто вспоминал отважную смерть отца своего, павшего при взятии Сокола в царствование короля Стефана». Так-то вот! А знаете, кто оставил нам подобное свидетельство? Исконный враг гетман Жолкевский, проигравший главному воеводе Михаилу Шеину битву за Смоленск в 1609 году. А перед этим была другая битва с войсками Лжедмитрия Первого под Добрыничами, что совсем рядом с селением Соколово. Кровопролитное было сражение! Но об этом уже в следующей части.