Чехов в школе - [2]
Личность Чехова ярче всего раскрылась в «пафосе» его творческой деятельности, а «пафос» писателя, по Белинскому, составляет основную характерную «особенность» его творческой индивидуальности, - это ключ к «тайне» личности и литературной деятельности писателя. Как бы ни были разнообразны по содержанию и форме произведения писателя, все они имеют общую им «физиономию», обусловленную «пафосом» писателя, определить который - значит определить основное в творческой деятельности художника.
Утверждение красоты человечности - так можно определить пафос творчества Чехова.
О. Л. Книппер-Чехова проникновенно отметила, что Чехов «глубокой, неж-ной человечностью был наполнен сам и насытил свое творчество такой же человечностью» («Огонек», 1948, № 42, стр. 9).
Выдающийся казанский писатель Мухтар Ауэзов считал важной особенностью творческой индивидуальности Чехова «светлый гуманизм» его таланта и «глубоко лирический строй души» писателя, который с большим обаянием изобразил все лучшие чувства человека, пробуждал в человеке красоту мыслей, порывов, желаний; внимание Чехова-гуманиста к судьбам «обыкновенного человека насыщает его произведения «живым человеческим теплом» («Литературное наследство», т. 68, 1960, стр. XI).
По существу о том же говорил Илья Эренбург. По его словам, литература для Чехова была прежде всего «защитой человека и защитой в человеке человеческого». Чехов, быть может, является самым «человечным писателем в русской гуманистической литературе XIX века» (Илья Эренбург. «Перечитывая Чехова», 1960, стр. 42).
Действительно, тема поисков человеческого в человеке - специфическая тема Чехова. Вера в человека, в его добрую природу, боль от сознания, что лучшие человеческие качества часто искажаются в «бесчеловеческой» действительности - любимые чеховские идеи.
В рассказе «Припадок» Чехов вывел в лице студента Васильева «человека гаршинской закваски», с большой душевной болью реагировавшего на зло, на ненормальные человеческие отношения, царившие в окружающей его действительности.
Чехов так говорил о человеке гаршинского склада: «Есть таланты писательские, сценические, художнические, у него особый талант-человеческий». Таким «человеческим талантом» обладал в высшей степени и сам Чехов.
Белинский писал в статье «Сочинения князя В. Ф. Одоевского (1844)»: «...человечность всегда и везде... есть высшая добродетель, высшее достоинство человека, потому что без нее человек есть только животное, тем более отвратительное, что вопреки, здравому смыслу, будучи внутри животным, снаружи имеет форму человека».
Эту мысль Белинского разделял Чехов, умевший срывать маску с человека, имеющего «форму человека», а по существу являющегося «животным».
Борьба за чувство человеческого достоинства - лейтмотив гуманистического пафоса Чехова - писателя, «сквозная» тема творчества Чехова всех периодов. Читая письма Чехова первой половины 80-х годов, можно убедиться в том, как рано стал задумываться молодой Чехов о человеке, о чувстве человеческого достоинства и рабской психологии человека как полярных особенностях.
Мысль о человеческом достоинстве как важном качестве человеческой личности нашла отражение уже в творчестве раннего Чехова. В годы перелома она стала основной идеей многих произведений Чехова. В знаменитой «Степи» устами батрака Соломона Чехов утверждает чувство собственного достоинства как основной критерий оценки человека и человеческих отношений.
Под знаком утверждения человечности развивается и творчество позднего Чехова. В одном из лучших произведений последнего периода «Дама с собачкой» Чехов подчеркивает мысль: все прекрасно в жизни, кроме того, что «мы мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве». В этих словах выражен чеховский идеал человеческой жизни.
В концепции человека у Чехова и в галерее чеховских персонажей выделяются два полюса: 1) «живой» человек и 2) человек - «чиновник». Любимые герои Чехова - это «живые» люди с присущими им большими качествами и небольшими недостатками. А те люди, по словам писателя, «кому чужда жизнь, кто не способен к ней, тому больше ничего не остается делать, как стать чиновником».
Типичным представителем человека - «чиновника» является Шаликов, герой рассказа «Муж». Когда-то он был в университете, читал Писарева и Добролюбова, а затем стал чиновником, лишился живых человеческих чувств, превратился в «существо пьяное, узкое и злое». Шаликов говорит о себе, что он коллежский асессор и больше ничего.
«Человек в футляре» - лучшее изображение у Чехова человека, потерявшего живой человеческий облик, превратившегося в человека-чиновника, боящегося жизни и стремящегося спрятаться от нее в «футляр». Наблюдательный Чехов видел, как казенный строй жизни в царской России превращал живых людей в «чинодралов», бездушных автоматов, действующих в жизни по указаниям циркуляров начальства. И вот Беликов - «человек в футляре» - стал у Чехова, мастера обобщений, яркой тилической фигурой, органически связанной с типическими обстоятельствами, обусловившими характер этого персонажа.
Доцент Ростовского университета Л. П. Громов в книге 'Реализм А. П. Чехова второй половины 80-х годов', исследуя произведения и письма Чехова 1886-1889 годов, приходит к выводу, что вторая половина 80-х годов - важный этап в творческой биографии писателя. Это период становления зрелого художника и мыслителя, период страстных идейных, философских, эстетических исканий, период глубоких раздумий о социальных контрастах жизни, о Родине, о народе, о смысле человеческой жизни. Это новый период в творческой деятельности писателя, когда Чехов создавал ряд глубоких по идейному, философскому содержанию и по художественному мастерству произведений, среди которых находятся такие шедевры, как 'Степь' и 'Скучная история'.
Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.
«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».