Чехия. Инструкция по эксплуатации - [87]

Его тема — это finis fortunae, конец удачи, конец счастья, потому что счастье не следует пить полными горстями. Потому-то проигрывает Отакар, а не Рудольф. Рудольф — это Фортинбрас, который приходит нам сказать, что Гамлет мертв. А Пржемысл — это Ричард, так и не нашедший коня.

Но венская премьера возмутила чешских праматерей и праотцов. Они не глядели на пьесу по-шекспировски, поскольку им мешали национальные тернии. Приблизительно в это же самое время они написали себе "Фидловачку"[102], в которой слепой певец придает чешскому дому имя земного рая. Национализм охватил всех. Австрийцы хотели быть немцами, а чехи кричали: "Гей, славяне!". Начиналось сражение за очередность клевать в габсбургскую империю, которая сама превращалась в Моравское Поле.

Чтобы монархия не распалась, ее молодой император отправился на войну. Впервые с момента битвы на Моравском Поле глава "габсбургского дома" лично командовал армией. Но под Сольферино получил в торец, как и Отакар. Правда, смерти избежал, но только лишь затем, ассистировать при упадке монархии. Возможно, он был наиболее талантливым уменьшателем в долгом ряду своих предков.

Имелась у него и своя Кунгута. Ее называли Сисси, а ее Завишу звали Андраши. В этой политической ménage à trois и родилось кукушкино яйцо под названием K.u.K. Но сами они дивились тому, что их трио производит лишь дубликаты и двузначности. Нет, им были нужны более однозначные образцы, в связи с чем первый министр отдельного венгерского образования огласил конкурс по чисто воспитательной теме.

В его результате на свет должна была появиться историческая ветчина — Historienschinken. Так в Германии называют панегигирические картины, обязанные придать истории более современный смысл. Темой — а как же иначе — было Моравское Поле. Победителя по производству "копченостей" звали Мор Тан, а его изделие называлось "Встречей". Скромное такое, чуть ли не робкое название. Но мы видим гордое рукопожатие Рудольфа и Владислава (Ласло). Они сидят на своих конях, но чуть ли не обнимаются. Отакар к этому моменту уже отдал Богу душу, он лежит на земле полуголый, с колотыми ранами, с головой на остатках одежды. В верхней левой части картины отряд кавалеристов арестовывает семилетнего королевича. Папочка хотел показать триумф, а вызвал травму.

Ну а так: все блестит, штандарты развеваются, султаны из перьев трепещут, кивера вздымаются над головами, а копья целятся в синее небо. Поскольку я и сам когда-то был министром образования, цель этого шоу отгадать могу без труда. Подобные творения — это воспитательные инсценировки. Как говорится: роли уже розданы, достаточно их лишь хорошо сыграть!

И что с того, что Отакар возводил монастыри, а Ласло устраивал в юртах оргии, в связи с чем из Рима ему прислали анафему и, якобы, убийцу. Похороны его были самыми что ни есть христианскими! Заклинание истории — это выражение страха, что та пойдет как-то иначе. А ведь тогда, в момент создания картины, и в самом деле происходили такие вещи, относительно которых никто понятия не имел, как они закончатся. Для чехов разыгрывалась пьеса под названием "Конец Рудольфов". После Майерлинга, того самого маленького замка за Моравским Полем, было уже ясно, что приходит закат монархии. Наследник трона застрелил там не только себя, но и Марию фон Ветсеру. Чехи называли Марию Вечерницей[103], и для них то было четкой метафорой, вот только в Хофбурге чешского языка не знали.

Дуализм снижал не конкуренцию, а компетентность. Уменьшать величины уже было нельзя, поскольку в стране столь многочисленных графов они росли словно грибы после дождя. Исторических ветчин тоже уже нельзя было канонизировать. Впрочем, это как раз мог первый встречный, а у чехов имелись даже более способные художники.

Так что нет ничего удивительного, что Моравское Поле становится и их темой, и что за нее возьмется и венский мораванин. Альфонс Муха трудился в Вене проектировщиком театральных декораций. Времена чешских портных и кучеров уже закончились. Муха был успешным человеком, который мог выбирать: для кого, что и за сколько. В особенной степени ему соответствовали исторические вещи. И довольно удивительным было, когда он принял (в 1894 году) заказ для "Истории Германии".

Почему? Только лишь потому, что речь шла об Отакаре и новой его интерпретации? Самое главное, что концепцию Тана он полностью перекроил. Габсбург склоняется над мертвым Пржемыслом, словно было неясно, кто же выиграл. Как раз в это время Муха начинал быть раздраженным Веной. Германские ритуалы были ему противны, и, наверняка, потому он решил Пржемысла "ославянить". Когда же он отправился в Париж, где даже чех мог быть космополитом, он превратился в лирика славянскости.

Возможно, именно потому он и стал автором "Славянской эпопеи". Для меня этот контраст является источником его жизненной энергии. А так же причиной того, что, несмотря на эпитеты со стороны коллег и нелюбовь политиков — он сегодня является самым знаменитым чешским художником. Для националистов он был уж слишком интернационалистическим, для сюрреалистов — слишком реалистическим, ну а для коммунистов он был уж никакой не пролетарий. Зато он был волшебным человеком и замечательным инсценировщиком. Когда он начал работать над своей "Эпопеей", еще правили всякие Ласло. Когда же он ее завершил, Прешпурк превратился в Братиславу, из части Австро-Венгрии — свободная Чехословакия, для которой он проектировал новые банкноты.