– А вы, пожалуйста, наполните наши сумки, – попросил я служащего, который, казалось, просто мечтал исполнить любой наш приказ.
Он сделал это мгновенно, и Домбо, заразившись той цивилизованной атмосферой, в какой все происходило, поблагодарил его.
– А теперь, чтобы не возникло лишних проблем, будьте добры, в ближайшие десять минут не двигайтесь с места. Всех благодарим за любезность.
И мы вышли, как будто покидали обычную прачечную.
– Стой – стрелять буду!
Так, главное – хладнокровие, полное хладнокровие. Я продолжаю идти, словно ко мне это не имеет ровно никакого отношения. Шаг, второй, третий, а потом – бегом. Слишком много народа. Домбодана это не волнует. Он прокладывает себе дорогу, как игрок в регби. А со мной совсем другое кино.
– Стойте, сволочи! Стреляю!
Я достаю из открытой сумки пистолет и, церемонно развернувшись, целюсь правой рукой.
– Что случилось? Есть проблемы?
Это тот самый тип, который недавно совал мне свой портфель. Теперь он стоит раздвинув ноги, пистолет держит двумя руками и уверенно в меня целится. Сразу видно – профессионал. Наверняка охранник в штатском.
– Не глупи, парень. Бросай свою игрушку.
А я улыбаюсь, спокойно и невозмутимо, будто это вовсе не ко мне относится. Потом швыряю сумку ему в морду – и все денежки летят по ветру, падают, кружатся, как при замедленной съемке.
– Жри свое дерьмо, гад!
Я срываюсь с места, и люди испуганно расступаются. Вот беда, люди расступаются и оставляют пустой коридор, черт бы его побрал, посредине улицы – прямо скважина открывается, туннель впереди, скважина сзади. Ожог. Как будто оса ужалила.
Сирена «скорой помощи». Я улыбаюсь. Санитар смотрит на меня растерянно, потому что я улыбаюсь. Лола катит на своих коньках по стеклянному залу среди азалий и роз. Она подкатывает ко мне. Обнимает. Это наш дом. И она приготовила мне такой вот сюрприз: катит на коньках, а красная плиссированная юбка колышется в лад с длинными волосами, а потом – черешневый поцелуй.
Ночью сквозь застекленную дверь я могу прочесть светящийся плакат похоронного бюро: «Просим вас говорить тихо, так будет лучше для всех». Домбо, верзила Домбо тоже здесь.
– Приношу вам свои соболезнования, – печально говорит он моей матери.
Вот так шутка! Он похож на Кантинфласа. Обхохочешься. Потом он посмотрел на меня, и глаза его наполнились слезами.
– Домбо, дурак, убирайся вон, купи на эти деньги дом с застекленной гостиной и телевизор «Тринитрон» с офигенным экраном.
А Домбон вдруг заревел. Так и стоит – руки держит в карманах и плачет. Сейчас все тут зальет, потоп устроит. Слезы с кулак – или с виноградину.
А вот и Фа, сеньора Хосефа из квартиры напротив. Уж она-то точно знала, чем все закончится. Взгляд ее всегда выражал осуждение. Но я ей благодарен. Она ведь ни разу не сказала мне ни одного слова. Ни доброго, ни дурного. Я здоровался: «Добрый день, Фа», а она в ответ что-то едва слышно бормотала. И только. Она знает все, что происходит вокруг. Но мне никогда ничего не говорила. Она помогала маме – и точка. Вечером они вместе выкуривали по сигарете «Честер» и выпивали по рюмке «слезы» из Порто, пока я тыкал пальцем в дистанционное управление. Она и теперь такая же, как всегда. Поддерживает маму. Время от времени поворачивается ко мне, но во взгляде нет и следа укора. Она крестится и молится. Профессионалка.
Осталось недолго. На светящемся табло я могу разглядеть расписание похорон. В 12.30 в Феансе.
Лола прощается с мамой и спешит к дверям ритуального зала. Ну и походка! Будто летит, хотя и без коньков. Совсем как цапля или еще какая-нибудь птица. Но что это она делает? Вдруг поворачивается, катит на своих коньках в этой своей плиссированной юбке и замирает перед стеклом. Смотрит на меня изумленно, словно впервые заметила, обратила внимание.
– Что, удивилась?
– Но, Тино, как ты мог на такое отважиться?
У нее жаркие глаза, грешные глаза и полуоткрытые губы.
Я мечтаю о первой летней черешне.
