Чефуры вон! - [22]

теперь, когда нет больше спорта?

— Будем знакомиться с природой и обществом.

— Кто? Я? Э, мой Марко.

— Шта?

Ништа. Ништа. Ранка качает головой и утирает себе слезы. Я тоже слезы утираю. Зачем нам все это было нужно, если бы только знать.

— Шта е? Hue край света.[95]

— Hue за тэбэ.[96]

Вот так вот. И это типа не моя проблема. О, мать твою, Ранка, с твоей психологией. Это для меня-то не конец света, а? А для кого, если не для меня? Это Радован, что ли, перестал на тренировки ходить? Его отделали пидоры в безрукавках? Его в полиции отмутузили? С ним, что ли, хрен знает сколько не разговаривают? Эх, Ранка, нужно было тебе со мной тут беседы устраивать? Шла б ты на работу и своими делами занималась. И не надо мне тут строить из себя мамочку Терезу, если вообще не понимаешь, о чем говоришь.

— Знаш шта? Пошел бы он в три пичкэ матэринэ.

Я прикусил язык, чтобы и ее куда-нибудь не послать. Я и это-то еле выговорил, только чтобы снова не разреветься. Хуже всего то, что мне опять ее стало жалко, и я снова сдержался, когда хотел хлопнуть дверью. Да еще и попрощался, когда уходил. Так точно рехнешься, если без конца выяснять, кто тут жертва.

Почему я не отдал шапку старой чефурке

Я уселся на детской площадке и закурил. Злость прошла. Грустно мне было. Хорошо хоть плакать расхотелось. Смотрел я на эти Фужины и думал, что это самый идиотский район в мире. Только здесь с человеком такое может происходить, такой бардак. Все эти люди — сидят друг у друга на головах, вся эта теснота, психованность. Половина народа работает с утра до ночи, другая половина или на пенсии, или без работы сидит, вот они и достают вечно друг друга, и прессуют тех, кто работает. А те все на нервах, без конца огрызаются — безработные их бесят. Вот они и устраивают бесконечные разборки.

Не знаю, с чего мне вдруг вспомнилась старая чефурка, которая как-то зимой ехала со мной в лифте. Смотрелась она как бомжиха, но мне кажется, у нее была квартира в нашем доме. Хотя, может, она и не была такой уж старой, как мне показалось. Смотрит на меня и улыбается, такая добродушная бакица.

— Какая у тебя, парень, шапка красивая!

Ну, я в ответ улыбнулся. Что тут еще скажешь?

— Может, у тебя еще одна такая есть?

— Нет. Только эта.

Она продолжала улыбаться. Не попрошайничала, как обычно бомжи, а именно просила, как просит бабушка своего маленького внука: покажи мне свою новую игрушку!

— Нет у тебя лишней шапки? Для старой чефурки? А то зима, я мерзну? Есть у тебя шапка для старой чефурки? Давай, и будет у старой чефурки шапка!

Я прямо растерялся от этой ее улыбки. Я не мог понять: она это всерьез или нет? Я улыбался и все ждал, когда лифт остановится, чтоб уж слинять поскорей. Странное такое чувство. Она не была жалкой. Она показалась мне симпатичной. Симпатичная старая чефурка. Двери лифта открылись, я еще раз ей улыбнулся, и она вышла. Больше я ее никогда не видел.

А теперь я голову ломаю: чего я тогда не отдал шапку этой старой чефурке? Мне, конечно, нравится эта шапка с надписью «Chicago Bulls», которую я купил, когда еще фанател от Майкла Джордана, только вот на душе у меня, думаю, было бы поспокойнее, если бы я ей ее подарил. Но дело в том, что мне не было ее жалко. Как будто все больше для прикола было. И рассказывал я всегда об этом как о ржачке. Еще и слова растягивал так же, как она, эта старая чефурка. А теперь это один из фужинских приколов.

— Есть у тебя шапочка для старой чефурки?

Не знаю, почему я вдруг сейчас об этом вспомнил. Одному богу известно, где теперь эта старая чефурка. И есть ли у нее шапка. Но тогда я не смог правильно отреагировать. Вот это и есть самое трудное в жизни. Правильно реагировать на какие-то ситуации. Этого никто не умеет. С этим всякий облажаться может. И Радован с Ранкой особенно. Ну а кровь не водица.

Прости, старая чефурка. Я должен был отдать тебе свою шапку «Chicago Bulls».

Почему так важно, что Дамьянович — чефур

— Ой, Марко! Как ты вырос! Какой красавчик! Подумать только, взрослый уже. Когда я тебя в последний раз видела, это ж ночью было, я и не заметила, какой ты стал красивый.

Марина с давних пор во мне души не чает. Она всех любит, но меня особенно. По-моему, еще с тех пор, как Ацо во втором классе сломал ногу, и я носил ему домой тетрадки, чтобы он мог типа следить, чего мы там в школе ботаним. Вот с тех самых пор Марина мой преданный фанат. Она за меня больше болеет, чем я сам за себя.

— Ацо в ванной. Сейчас выйдет. Как ты поживаешь, Марко? Всё в порядке?

— В порядке.

— Как мама твоя? Много работает?

— Да, много.

Ацо мне позвонил, чтоб я срочно к нему пришел. Мне интересно, где он вообще раскопал это слово — срочно. У него за всю жизнь ни разу ничего срочного не случалось. Чувак ходит медленнее всех на свете, причем когда ходит, толком и не разберешь, идет он или стоит. По-спортивному так, вальяжно. Чего там спешить. А тут вдруг что-то срочное, мать его…

— Марко, ты голодный? Поешь чего-нибудь?

— Спасибо. Ничего не нужно.

— Ну, немножко. Позавтракай с нами.

Наконец-то Ацо выполз из ванной.

— Марина, оставь человека в покое.

— Сейчас я тебе приготовлю покушать, Марко! Мальчики всегда голодные.