Чечня. Год третий - [8]

Пять столпов

[15]

Рамзан в усилиях, направленных на сохранение и развитие власти, в своей политике и практике буквально следует линии, прочерченной его отцом. «Ну, у меня программы нет, программа еще при жизни моего отца была разработана, – заявил он в начале августа одному журналисту “Радио Свобода”. – Мы полностью выполняем все, что наметил наш первый президент, все его программы реализуем сегодня, доводим до логического конца». Эта «программа», разумеется, включает в себя безжалостное подавление исламских боевиков и оппозиционеров, но в ней есть и «позитивные» аспекты. Нельзя отрицать, что Кадыров располагает известной социальной легитимностью; даже если ее сильно преувеличивают власти, даже если нельзя сказать, до какой степени она выходит за пределы его тейпа [16] , и даже если ее невозможно измерить в политической системе, где неведомы выборы, опросы общественного мнения и свободная пресса – и в которой каждому явному оппозиционеру угрожают, где оппозиционеров пытают или убивают, – легитимность все-таки существует, и Кадыров делает все для ее укрепления. Его усилия сосредоточиваются по трем направлениям: реконструкция и экономическое развитие, объединение или возвращение прежних боевиков, а также поощрение такого ислама, который объявляется «традиционным». Его власть, можно сказать, зиждется на пяти столпах. Поддержка Путина остается главным столпом, на котором держится все здание; в день, когда Путин по той или иной причине перестанет поддерживать Рамзана, тот стремительно исчезнет. Террор, реконструкция, кооптация и ислам образуют угловые столпы. Они выглядят крепкими, и Рамзан гордится и хвалится этим. Но каждый столп так или иначе подтачивается изнутри. Террор, разумеется, приводит лишь к возникновению новых врагов, выгоняя новые поколения «в лес». Что касается экономического развития, то оно погрязает в бездонном болоте коррупции; кооптация вынуждает многочисленных бывших сторонников независимости подавлять бывших братьев по оружию; а исламское возрождение в значительной части выражается в замаскированной войне против ценностей современной эпохи и прежде всего против статуса женщины.

Когда в Грозном обсуждаешь с людьми их проблемы – даже когда мне доводилось говорить с чеченцами из «Мемориала» до убийства Эстемировой, – первое, что их волнует, – не страх и не репрессии, а коррупция. Как-то вечером я заказал чай в мою комнату отеля, пригласив к себе одного из бывших руководителей борьбы за независимость, вероятно, одного из самых разумных людей, работавших на стороне Дудаева и Масхадова. Когда он вошел, то сразу же включил телевизор: я состроил недовольную мину, попросив его выключить телевизор, но затем внезапно догадался, что его поступок был, возможно, продиктован чисто практическими соображениями. Говорили мы в основном о независимой Ичкерии [17] и ее крахе; этот человек не слишком-то хотел распространяться насчет сегодняшнего положения дел, но вдруг изрек ужасную констатацию: «Мы стали просто-напросто одним из субъектов Российской Федерации. Ни больше ни меньше». Коррупция, разумеется, охватила всю Россию, как же Чечне ускользнуть от нее? Но некоторые говорят, что фактически она процветает здесь больше, чем в других местах. Откаты, взятки, которые в России требуются для заключения договора или выплаты необходимых сумм, охватывают в целом около 20% экономики; в Чечне, согласно сведениям моих информаторов, эта цифра может достигать 60%. «Коррупция существовала всегда, но никогда не достигала такого уровня», – утверждает правозащитник Муса. Для простых людей это сущий ад. «Все плохо, плохо, плохо», – бормочет Иса, мой чеченский друг. Мы сидим в кухне его дома и пьем пиво, которое он незаконно купил в каком-то магазинчике: Рамзан – во имя новой исламской морали – разрешает продажу спиртных напитков только с 8 до 10 часов утра. «Наихудшая трагедия – в том, что молодые люди знают только это. Они ходят в школу, родители платят. Они поступают в институт, родители платят. Они сдают экзамены, родители платят. Они поступают на работу, родители платят. И все это молодежь видит. Она знает только это, и жизнь для них сводится к этому. Но здесь вот так никогда не жили – об этом говорят все. Никогда. Мы живем, как азиаты», – горько заключает он. Сегодня в Грозном надо заплатить 1100 долларов, чтобы стать водителем маршрутки – эти такси власть полностью держит под контролем; от 1300 до 2000 долларов, чтобы устроиться на должность медсестры; 3000 долларов, чтобы устроиться пожарным, – эти суммы соответствуют трех– или четырехмесячной зарплате. Если удается удержаться на работе, то это вроде неплохо; но, как объясняет мне Иса, «министерства регулярно получают приказы сверху: “Примите на работу 15 человек”. И тогда надо уволить 15 человек, оплативших свое место, чтобы новые тоже оплатили свои. А то еще придут ребята из Центороя, им всем нужны рабочие места». Ведь правление Рамзана является в значительной степени клановым: как объяснила мне еще одна чеченская знакомая, которую я назову Айшат: «Достаточно сказать: “Я из Хоси-Юрта” [историческое название Центороя], и все». Ваха, которого я уже процитировал, уточняет: «Здесь Рамзан – хозяин. И если ты входишь в его команду, если там ты свой, то все хорошо. Но все они бенойцы. Если ты не беноец, ты должен быть готовым убить собственных отца с матерью, чтобы он посчитал себя своим». Бенойцы составляют, вероятно, крупнейший тейп в Чечне, и его исторический центр – группа селений в Курчалойском и Ножай-Юртовском районах, на юго-востоке республики, у дагестанской границы. Их внутренняя сплоченность никогда не была очень сильной, и Рамзан вроде бы ставит в привилегированное положение свой род, субклановое подразделение, объединенное семейными узами до третьего-четвертого поколений. «И он не любит ламро [горцев из долины Аргуна, на западе республики], – продолжает Ваха. – Он им не доверяет». Это не совсем верно: Хучиев, мэр Грозного, – харачоевец из Итум-Кале, а значит, стопроцентный ламро; и при его руководстве харачоевцы в Грозном живут столь же хорошо, как и бенойцы, – в чем можно легко убедиться, посетив