Чеченские лабиринты. Устами журналистов. Книга 1 - [7]

Сверкнуло разбитое стекло телефонной будки. Какой-то задрипанный, замусоленный пьянчужка суетился около разбитого телефонного аппарата и гремел бутылками из-под портвейна.

«Подумаешь, грязи навыскребали из подворотни! Не нюхали хорошего, что ли? Будто Иванушки-дурачки возвели Днепрогэс, распахали целину… А Запорожсталь, БАМ, Байконур, космос, Гагарин… — невнятно и сбивчиво бормотал Москаленко. — Фашизму хребет сломали. Вынянчили великую страну. Братались, дружили, пели песни. И на тебе, без боя в Беловежской пуще сдали Советский Союз. НАТО теперь стоит у ворот России. Ну и что? Жадно делим добро, хапаем, безработицу развели, льется кровь… Знать, уж господь светопреставление наслал на нас. — Случилось то, чего не было в отечественной истории: разделен русский народ…»

«Ладно, пей свой елей», — сказал бы Ивану Михайловичу в ярости современник, рожденный в эпоху изотопов, реакторов, пластмасс, когда человек затоптан, «мразь, а вы про Марс!..» Что, будем выть на Марс стихами известного поэта? Разрази нас гром, не до планет нам, каши бы вдоволь поесть, ребятки, да хлеба с масличком».

У Москаленко был остро развит вкус трагедии, возможно, он развился после стольких теснившихся у него за спиной лет. Ему есть о чем вспомнить: война, голод, красивые советские праздники, народные гуляния — Первомай, День Победы, Октябрьская Революция… Что с того, если сейчас с этим временно покончено… Душу переворачивают песни Лебедева-Кумача, Соловьева-Седого, Долуханяна, Исаковского, Френкеля, Пахмутовой, Окуджавы, Добронравова, Дербенева…

Старик напряженно смотрел на дорогу, на кружево снежинок — в лучах солнца они казались искрами потрескивающего костра.

«Надеялись на смачное жаркое с Ельциным… А он, туды его в качелю, горы беззакония наворотил! — полоснул Москаленко себя по живому и явственно осознал, почему он так недолюбливал Бориса Николаевича. — Никому нет защиты от убийц, никому! Гибнут банкиры, коммерсанты, милиция… Месть гнездится в каждом доме… Какие-то гады отправили на тот свет по «заказу» вице-премьера Виктора Поляничко, священника Меня, журналиста Диму Холодова, тележурналиста Влада Листьева, депутатов Мартемьянова, Скорочкина, инвалидов-афганцев. Не на шутку ОМОН распоясался, на Маевке колотил дубинками ветеранов войны, женщин, детей… Попраны права человека… Унижено человеческое достоинство… А намедни я обомлел на рынке: шестиклассник продал учебники, чтобы похоронить дедушку… И это власть народа, с позволения сказать?!»

Иван Михайлович пронырнул мимо грузной, неповоротливой девочки.

«Ожирела в цветущем возрасте… Ишь ты, еле передвигается…» — сконфуженно чуть ли не вслух произнес он.

И Москаленко вновь углубился в ерундистские мысли, начал рассуждать о тех неблагоприятных обстоятельствах, приведших к разорению России.

«Батюшки, беспредел вокруг… Шлея под хвост попала к Борису Ельцину. Две Конституции прихлопнул — союзную и российскую… — с укоризной принялся считать на пальцах ветеран. — A-а, еще, еще — наплевал на референдум о сохранении Советского Союза — уже два… Неужто суждено погибнуть тому, во что мы верили?..»

Мимо пронесся автобус. Иван Михайлович погрузился в снежную пыль и подумал о том же: плутократы провернули черное дельце — перекачали наши денежные вклады со сберкнижек в карманы мафии — это, кажись, три… Ельцин ел наваристый партийный борщ, а объевшись ликвидировал КПСС… и Советы — четыре… Антихристом народился, что ли? Геноцид против народа повел: рождаемость почти на нуле, смертность зашкалила предельные нормы, бомжей и сирот куча мала… Надо полагать — это пять?.. Поистине всякий нормальный человек мог бы ополоуметь от безмерного глумления над нами, ан нет! «Гра-мотеи»-реформаторы зло посмеялись, втыкая острые иглы в ногти человеческие. Мол, больно, сударь, терпи, атаманом будешь. Затяни потуже пояс…

«Помилуйте! Н-да, захворала ни с того, ни с сего… — тихо и досадливо шептал себе Иван Михайлович. — Шестую затею сварливых поганцев назвать? Пожалуйста… Могу, могу…»

Он глядел прямо перед собой тупым взглядом.

«Могу, могу… Моя боль о невинных заложниках в Минводах и Ростове, о взрывах и терактах среди белого дня, чем мы в прошлом не болели…»

Иван Михайлович задумался о страждущем человечестве, которое в России временно не прибегает к великим свершениям, а вынуждено обратиться к юдоли нечистых душ и непросвещенных умов.

«Могу, могу… Из головы не выходила гибель журналиста «Московского комсомольца» Дмитрия Холодова. Парень открыл портфель и взорвался на месте… Кто убил? Почему? Дима знал о казнокрадстве в Германии генералов Западной группы войск… Уверен, не отловят бандюг… Прокуратура, суды не надежны… А тут, поди ж ты, журналист Дима напал еще на следы вояк в подмосковном Чуйкове — «эскадроны смерти»… И что там, а? Всего-навсего за железным забором министерства обороны готовило террористов для профессиональных убийств… Киллеры иначе их зовут… Кого отстреливать? Политиков, бизнесменов, рабочих? Тех, кто выйдет на улицу под мирными знаменами? Скажете, версия? Но так нацарапала пресса. Верить — не верить? Как хотите…»

Что и говорить, преступность всякому доброму начинанию гибель. В гнилом обществе покупается всё-должности, квартиры, женщины, органы умерших людей… Или внутренности совсем живых… Вон в «Литературке» написали, что у пятнадцатилетней девчушки насильно вырезали матку для пересадки некой бесплодной, но богатой даме… А у подростков в обиходе какой жаргон? Соплячье мимоходом налево и направо роняет: «стибрили», «слямзили», «сбондили», «сляпсили», «сперли»… Чему учим? Что ждет нас впереди? Можно понять грустные думы ветерана Москаленко, словно продирающие через лес с густым подлеском. Они цепляются, застревают, и этому нет конца, и дороги не видать.