Чеченская конная дивизия. - [9]

В это время шагах в 200 от меня красный кавалерист, отбившийся, очевидно, от своих и преследуемый штаб-ротмистром Бухаловым (3-го Чеченского полка), вскочил, ища спасения, в открытые ворота одного из домов, думая проскочить в поле; но выхода, на его несчастье, не оказалось; видя свою роковую ошибку, он пытался снова выскочить на улицу, но в воротах ему преградил путь настигший его штаб-ротмистр Бухалов и ударом шашки по голове выбил его из седла. Минуты две спустя, когда я подъехал, протолкавшись через толпу чеченцев, я увидел прямо против ворот лежащего на земле мертвого красноармейца с глубокой рубленой раной поперек всего лица; два-три чеченца, как вороны, сидели уже на нем, срывая с него снаряжение, оружие и выворачивая карманы... Тут же какой-то чеченец держал в поводу отбитую лошадь, поседланную кавалерийским ленчиком[19]. Увидав меня, штаб-ротмистр Бухалов подъехал ко мне: «Вот видите его — это седьмой, которого я лично сегодня зарубил». Вид у штаб-ротмистра Бухалова был возбужденный и даже зверский, в руке он держал окровавленную шашку и сам был весь забрызган кровью.

Круто осадив лошадь, подъехал ординарец начальника дивизии с приказанием мне возвращаться назад с людьми моей команды; штаб-ротмистр Бухалов поехал со мной. Едучи рядом шагом, мы делились впечатлениями атаки. По его словам оказывалось, что 3-й Чеченский полк, опрокинув красную пехоту в окопах, легко ворвался в деревню и, преследуя бегущих, прямо через дворы выскочил в поле, где и стал собираться. Но тут, при виде издали атакующей наш левый фланг красной конницы, среди чеченцев началось замешательство, едва не обратившееся в общую панику. К счастию, положение спасли казаки Сунженско-Владикавказского полка, вышедшие в обход деревни справа и бросившиеся прямо в лоб на красных. Видя атаку казаков, чеченцы бросились за ними; произошел встречный кавалерийский бой, причем казаки рубили прекрасно, чеченцы же, не веря в удар своей шашки, стреляли прямо с коня в упор. Получилась общая свалка, и красные повернули, ища спасения в бегстве.

Проезжая по краю деревни, мы видели, как чеченцы вытащили из стога сена двух стрелявших красноармейцев и тут же их расстреляли. На дороге, около брошенных окопов, стоял уже наш перевязочный отряд и самоотверженно подбирал и перевязывал раненых. Рубленые, в большинстве случаев головные раны, были очень тяжелые. Красная конница прекрасно владела шашкой — это были почти сплошь красные казаки, и раны у чеченцев были в большинстве смертельные. Я сам видел разрубленные черепа, видел отрубленную начисто руку, плечо, разрубленное до 3—4-го ребра, и проч. — так могли рубить только хорошо обученные кавалерийские солдаты или казаки.

Когда я явился к начальнику дивизии, генерал Ревишин обратился ко мне с вопросом, может ли штаб дивизии входить в деревню. На это я чистосердечно ответил, что считаю это преждевременным, так как деревня хотя и взята, но еще не очищена от красных, отставшие и отбившиеся от своих большевики еще всюду прячутся по деревне, и в настоящее время идет жестокая с ними расправа. Меня поддержал начальник штаба, говоря, что переход всего штаба в деревню только осложнит положение и не поможет установить утерянную связь с полками. Тут я узнал, что 2-й Чеченский конный полк, бывший в резерве генерала Ревишина, был брошен куда-то на правом фланге, иначе говоря — впустую, так как главное направление было левый фланг, то есть дорога, ведущая на Промысловое, правый же фланг наш и без того почти упирался в море. В настоящее время в распоряжении начальника дивизии не было ни одной сотни, ни эскадрона, и сам генерал Ревишин чуть ли не лично хотел ехать собирать полки и выяснять обстановку.

Положение спасла Инна Андреевна Яниус (жена старшего врача): чего не мог добиться начальник штаба дивизии, того легко добилась женщина... Штаб остался на месте ждать выяснения обстановки; начинались сумерки, и решено было ночевать в поле, выставив круговое охранение из ординарцев и людей команды связи. Где были полки и что теперь происходило — на эти вопросы никто ответить не мог.

Я отошел в сторону. На сложенных бревнах сидел штаб-ротмистр Бухалов; вестовой поливал ему воду на руки из котелка, смывая запекшуюся кровь, которой тот был весь покрыт. Рядом на бревнах лежал окровавленный клинок кавказской шашки. «Я высушиваю эту подлую кровь большевиков и хочу сохранить в таком виде свою шашку,на память о конной атаке», — сказал он, обращаясь ко мне.

Нервный подъем постепенно прошел, усталость и голод сильно давали себя знать, и перекусив тем, что достал мой вестовой, я тут же прилег, завернувшись в бурку. Вскоре пошел дождь, нужно было вставать; привели большую партию пленных, со всех сторон тянулись легкораненые. Ротмистр Феденко-Проценко беспрерывно рассылал ординарцев разыскивать в ночной темноте ушедшие вперед полки.

К рассвету обстановка стала выясняться и устанавливаться связь, и часов в 6 утра штаб дивизии перешел в деревню Оленчевку. Деревня набилась уже до отказу чуть ли не всеми полками отряда. Согрев большие чаны воды, наши вестовые устроили нам баню — впервые за 8 дней удалось по-настоящему вымыться и снять сапоги, для нас это был настоящий праздник.