Братья Увера давно уже не пытались участвовать в разговоре и молча поглощали сгущенку. Какое-то время Максим честно старался вникнуть в то, как мельчайшие различия в диатомовых скелетиках используются для поисков нефти. Но очень быстро, размаянный относительным уютом и перегруженный новыми знаниями, он начал неудержимо зевать. У нефтяников нашлось несколько запасных гамаков, и вскоре Максим уютно устроился под теплым пончо. Засыпая, он слышал, как сердито перешептывались Пабло и Хосе. Максим мельком подумал, что Хосе, похоже, ожидал увидеть на месте нефтяной вышки нечто совсем иное, но вскоре заснул, так и не сумев сообразить, на что именно рассчитывал его спутник.
К утру дождь перестал. После ночевки в сухости и тепле Максиму казалось, что даже старые кони шагают как-то бодрее. Они прошли около километра, когда Пабло, рубашка которого подозрительно топорщилась с момента выхода, остановился.
— Убери-ка это во вьюк, — сказал он и достал из-за пазухи две банки сгущенки.
— Откуда? — изумленно воскликнул Максим, хватая банку.
— Выменял на мясо.
— На броненосца? — удивился Диего. — Они что, идиоты?
— На оленину, — ответил Пабло и радостно рассмеялся.
— Не понимаю, — проговорил Максим. — Мы не охотились на оленей.
— Вот и они не поняли. Наверное, нам лучше идти побыстрее, пока они не распробовали. Я ни разу не ел оленины, но, боюсь, на броненосца она не похожа.
— Нехорошо как-то, — проговорил Максим, но старшие Увера не ответили ему, а Диего лишь фыркнул и закатил глаза.
Путь продолжался. По подсчетам Максима, со дня на день впереди должна была показаться граница сельвы, но его одолевало странное равнодушие к цели экспедиции. Его радужное настроение сменилось непреходящей усталостью и чувством одиночества. Глупый эпизод с обменом мяса, казалось, прорвал некую плотину, за которой копились сомнения. Максим вдруг сообразил, что ничего не знает об Увера. Братья, которые за время пути стали ему своими и которых он, не задумываясь, считал друзьями, вдруг обернулись подозрительными незнакомцами. Их мотивы были неизвестны, цели — скрыты. Только теперь Максим начал спрашивать себя: зачем, собственно, эти люди пустились в тяжелый и опасный путь?
Он снова чувствовал себя чужим. Он был чужаком среди русских эмигрантов: из-за выходок отца, из-за индейской крови, из-за привязанности к Беляеву, к деятельности которого давно уже относились без одобрения. Он, как ни старался, не смог стать своим в компании механиков, коллег по автомастерской, те были просты и дружелюбны, но посмеивались за спиной над его увлечениями. А индейская родня, все эти многочисленные тетушки, дядьки и кузены, казалось, душила его, втягивая в темный семейный круг, где было место только житейским заботам и где не оставалось ни времени, ни сил на что-либо, кроме работы и общения с любящими родичами.
В пути они несколько раз останавливались в поселениях чимакоков, и Максим с ужасом и неосознанным, тщательно подавляемым отвращением смотрел на убогие крытые травой хижины, голых детей и сгорбленных тяжелым трудом женщин. Он почти не помнил мать: в глубине его памяти оставался невыразимый теплый образ, наполненный красотой и любовью, и ему страшно было думать, что прекрасная дочь касика больше походила на этих людей, чем на сказочную королеву. Максиму казалось, что он никак не связан, не может быть связан с ними — при том, что среди жителей селений наверняка встречались и его родственники…
С удивлением и стыдом Максим начинал понимать, что сердится на генерала Беляева, хотя и не может сказать, за что. Иван Тимофеевич представлялся ему источником всех бед, главной причиной отчуждения, которое все больше мучило Максима. Даже недоверие, возникшее к братьям Увера, каким-то странным образом связывалось с ним. В глубине души Максим воспринимал Беляева как отца — тот бросил его, оставил без внимания, и теперь Максим шел неизвестно куда, одинокий, в компании чужих людей, изнывающий от бессмысленного и бесполезного гнева…
Со злобным разочарованием он смотрел в спины Хосе и Пабло, шедших сегодня впереди. Они крепко ступали кривоватыми ногами, их лопатки мерно двигались под выгоревшими рубашками. Сдвинув головы, братья о чем-то спорили на ходу — не слишком таясь, но и недостаточно громко для того, чтоб их можно было расслышать. Максим ускорил шаг, и Хосе, услышав его, замолк на полуслове и оглянулся.
— Думаю, нам надо взять чуть западнее, — сказал Максим, сделав вид, что прерванная беседа нисколько не интересует его. — Если я не ошибся в расчетах, до селения, где живет Кавима, осталось не больше пяти километров.
Хосе кивнул, и Максим замолчал, кусая губы. Отставший Диего прикрикнул на спящего на ходу мула. Лица Увера были равнодушны и совершенно непроницаемы, и Максим не выдержал.
— Что за дело у вас на севере? — спросил он.
Хосе сощурился. За спиной часто задышал подошедший Диего, и Максим вдруг осознал, что каждый из братьев держит в руках заряженную винтовку.
— У вас какое-то свое дело на севере, — упрямо повторил он. — Я хочу знать, какое.
Пабло пожал плечами. Хосе еще несколько мгновений пристально смотрел на Максима, но тот не отводил взгляда.
