Чайковский в Петербурге - [49]
Но вернемся в Петербург.
Здесь в конце 1884 года Чайковский познакомился с молодыми композиторами, составлявшими ядро беляевского кружка, во многом продолжавшего традиции кружка балакиревского.
Вот как рассказывал об этом А. К, Глазунов:
«Я познакомился с П. И. Чайковским на вечере у Балакирева осенью 1884 года (Балакирев жил тогда на Коломенской улице, д. 7. — Л. К.).
Николай Ильич Чайковский. (Публикуется впервые.)
…У нас, в особенности у молодых членов балакиревского кружка, ожидаемая встреча с «не своим» Чайковским вызывала какой‑то загадочный интерес. Мы собрались к Балакиреву к назначенному часу, с волнением стали ждать прихода Чайковского и, ввиду того, что последний был не нашего лагеря, обсуждали вопрос о том, какой позиции нам держаться, — вероятно, быть очень сдержанными. Появление Чайковского тотчас же положило конец несколько натянутому настроению присутствовавших, в особенности молодежи. Чайковский соединением простоты с достоинством и утонченной, чисто европейской выдержкой в обращении произвел на большинство присутствующих, в особенности молодежи, самое благоприятное впечатление. Мы как‑то свободно вздохнули… Вечер прошел очень оживленно. Говорили о музыке… Кажется, были сыграны произведения Ляпунова и мои. Чайковский ушел ранее других, и с его уходом мы почувствовали себя опять в прежней, несколько будничной обстановке. Многие из молодых музыкантов, в том числе А. К. Лядов и я, вышли от Балакирева очарованными личностью Чайковского…»
Впоследствии Глазунов ближе познакомился с Петром Ильичом, и между ними завязалась дружба, продолжавшаяся до самой кончины Петра Ильича.
Чайковский не раз посещал семью Глазунова не только в петербургской квартире на Казанской (ныне улица Плеханова, д. 8), но и на даче в Царском Селе и в Петергофе.
А через двадцать лет после смерти Чайковского Глазунов писал: «Мелодия, вечна, а поэтому вечно будет жить и Чайковский. Трудно найти не только в русской, но и в иностранной музыке подобного композитора, который был бы так силен, ярок и самобытен во всех родах музыкального творчества.
…На его музыке воспитывается вся наша консерваторская молодежь. Скажу более, дух Чайковского до сих пор еще витает в стенах Консерватории — и каждый день мы его вспоминаем.
Что еще прибавить к этому? Одно только: почаще слушайте его музыку, и вы несомненно полюбите этого гения».
А. К. Глазунов говорил о Петербургской консерватории, директором которой он был тогда.
В эти годы Петр Ильич в Петербурге чаще всего останавливался у Модеста Ильича, который жил со своим воспитанником Колей Конради на Фонтанке, в доме № 15.
Ему было там, наверное, хорошо и уютно. Как‑то он писал брату: «Я немножко сегодня взгрустнул о тебе, милый мой Модя, и так мне захотелось очутиться у вас на Фонтанке с тобой и с Колей, в тишине и мире послеобеденного часа».
Новый, 1885 год дарит композитору новый триумф.
Этот триумф был вызван первым исполнением Третьей сюиты, которое состоялось в пятом симфоническом собрании Русского музыкального общества 12 января.
Оркестром управлял один из лучших европейских дирижеров того времени, большой поклонник музыки Чайковского, — Ганс Бюлов.
Такого огромного и полного успеха с первого его исполнения не имело еще ни одно произведение Петра Ильича.
Овации— «бурю оваций», как писали газеты, — ему устраивали после каждой части сюиты.
Отзывы прессы были восторженные.
Чем же вызвало это произведение такой восторг? Чем так пришлась по душе слушателям Третья сюита?
Писал ее Чайковский летом 1884 года у своей сестры в Каменке. Писал потому, что… не получилась симфония, которую он собирался написать за лето: «…хотел было симфонию сделать, но не выгорело».
С некоторых пор композитор полюбил форму сюиты, она позволяла «не стесняться никакими традициями, условными приемами и установившимися правилами», как этого требовало сочинение симфонии.
Настроение во время работы было неровное. То композитору казалось, что он «исписался», то, что пишет лишь потому, что неодолима всегдашняя «потребность в труде».
А закончил чудесное это произведение, и стало казаться, что «новая сюита далеко превзошла своих предшественниц и что вообще это вещь очень недурная».
И что третья по счету сюита будет «первой по достоинству».
Так и получилось. С мнением слушателей вполне совпали и оценки в печати. Сюиту называли «событием в музыкальном мире», восхищались «богатством воображения, мелодическим размахом, мастерством и легкостью, с которыми композитор распоряжается средствами новейшего оркестра».
А Чайковский удивлялся такому успеху, хоть и ждал его:
«…Гайное предчувствие говорило мне, что сюита моя должна понравиться и задеть за живое публику. Я и радовался и боялся этого. Но ожидания мои действительность далеко превзошла. Подобного торжества я еще никогда не испытывал; я видел, что вся масса публики была потрясена и благодарна мне. Эти мгновения суть лучшее украшение жизни артиста. Ради них стоит жить и трудиться.
Но и утомление после бывает большое».
Желание куда‑нибудь скрыться, жажда свободы, тишины, одиночества брали верх над ощущением удовлетворенного артистического самолюбия.
