Чайка - [84]

Потом он очень просто покончил со всем этим в одно воскресное утро, катая меня по парку. Ну, да что об этом вспоминать!..

Она закусила губы и несколько минут мрачно смотрела вниз.

– Я была убита. Но что было делать, у меня не было никаких прав на него. Я продолжала петь в «Тиволи» еще несколько месяцев. Потом снова вернулась в мастерскую и бросила навсегда имя «Сидни Фицрой». Я ходила по улицам, ела, работала, разговаривала – но, Боже, что это были за кошмарные дни!

И потом я снова встретила Марию Эспинозу, ангела, ангела во плоти! У нее в комнате я наплакалась до того, что заболела.

– Да, заболела, – серьезно, но сдержанно, даже с каким-то задумчивым интересом, словно рассказывая о другой женщине, продолжала Джейн, – и вы родились в ту же ночь, немного преждевременно. Вы были хрупким ребенком. Мария с первого дня стала вам матерью. Не знаю, какую историю она придумала для своего супруга, – я его никогда не видела. Он был намного старше Марии и умер через несколько лет после вашего рождения.

А я вернулась к прежней работе. Прежнее имя, прежние проблемы: отец, мать, брат, хлеб насущный, борьба за свое местечко в жизни. Мечты разлетелись, как дым. И вы… вы тоже стали для меня мучительным воспоминанием.

– Чем я потом платила за свое прошлое, каким страхом и стыдом, может понять лишь такая женщина, как я! – прибавила, вставая, Джейн с глубокой горечью в голосе. – Мое существование было хождением по краю пропасти. Я сидела за столом в собственном доме, в бриллиантах, смеющаяся, вызывающая зависть всех женщин, – и знала, что пустая случайность может столкнуть меня снова в пропасть.

Я смотрела на Билли, доверчивого, любящего, безгранично верившего в свою мать, – и я знала, что может наступить час, когда он будет презирать меня. – Слава Богу, – голос ее задрожал, – мой муж умер, доверяя мне, любя меня. Я моему мальчику, – заключила она, – сказала, когда пришло время: Билли, это благодаря мне ты – джентльмен, богат, можешь жить, где хочешь и как хочешь. Тебе завидует множество людей, ты получил образование, говоришь на нескольких языках, имеешь свои автомобили и суда, все это – благодаря мне! Я могла выйти замуж за управляющего конюшнями на Валенсиа-стрит, и тогда бы всего этого не было. В каждый час своей жизни я что-нибудь делала для тебя. Теперь – сделай что-нибудь для меня ты…

Она сердито смахнула слезы.

– Что касается наследства Ниты, Кент, – сказала она уже после того, как приколола шляпу и опустила вуаль, – то я хочу, чтобы оно перешло к дочерям Чоэта ввиду неявки наследника. Но мой чек для девочки, – она кивком головы указала на Жуаниту, – с избытком покроет эту сумму. Желание Билли и мое, чтобы она была обеспечена материально. А относительно аннулирования брака – переговорите со старым судьей Тодгентером – это мой давнишний друг. Он устроит все в общих интересах.

Она уже была одета, но медлила, поглядывая то на Жуаниту, то на Кента.

– Нита, – сказала она ровно и тихо, открывая объятия, – поцелуй меня, дитя. Мы, должно быть, не скоро встретимся в жизни!

И даже когда золотистая головка девушки прижалась к ее груди, она сохранила самообладание.

– Я не желала причинить тебе зло, помни это. И я теперь думаю, что ты будешь счастливее, чем была твоя мать, – сказала она, целуя эту золотистую голову. – Прощай, дорогая, и прости мне, если можешь. Ты никогда не узнаешь борьбы, какую ведет такая девушка, какой была я, и не поймешь, чем только не жертвуют в такой борьбе.

– Не надо говорить о прощении, – пробормотала со слезами Жуанита. – Это – не то… мне так жаль…

Слезы заблестели и в темных глазах, смотревших в ее голубые. И, улыбаясь сквозь эти слезы, Джейн промолвила:

– Пиши мне изредка. И не осуждай. Кент, – прибавила она другим тоном, – не будете ли вы так добры взглянуть, здесь ли шофер? Я сказала, чтобы он приехал за мной через час. Я еще сегодня вернусь в Дель-Монтэ.

Она отошла от Жуаниты и пошла к двери, которую Кент растворил перед ней.

Красный глаз автомобиля светил в темноте у сада.

– Кент, – сказала Джейн, медля у порога. – Вы поможете ей? Будете ее оберегать?

– До последнего моего часа! – ответил он серьезно. Но она все еще удерживала его, положив руку в белой перчатке на его рукав и близко смотря ему в глаза.

– Я любила вас, Кент, – сказала она тихо, но внятно, и что-то вроде насмешки над собой звучало в ее голосе. – Никогда до вас я не любила ни одного мужчины. Я бы отдала все, все, ради чего я всю жизнь боролась, чтобы быть любимой вами. Так что, в конце концов, пострадавшей оказалась я!

Она пошла к автомобилю.

До стоявшей у лампы с сердцем, полным жалости и муки, Жуаниты донесся знакомый повелительный голос, говоривший что-то о пледе, о закрытых окнах. Ночная свежесть проникла в комнату.

Кент воротился и закрыл дверь.

Ушедшая женщина оставила после себя в комнате слабый запах фиалок и меха, и… тяжелое молчание.

Затих вдали стук мотора. Заскрипела мельница и утихла. Они слышали снова один только ровный шум прибоя.

Жуанита вернулась в свое кресло. Лампа освещала только лежавшие на коленях руки. Голова же, устало прислонившаяся к спинке кресла, была в тени. Кент присел на табурет возле нее, глядя на опущенные на бледные щеки ресницы, на сиявшие в полумраке, как расплавленное золото, волосы, на грудь, которую время от времени вздымали тяжелые вздохи.