Чайка - [41]

– Я бы с радостью, ты знаешь, Билли, но… – она улыбнулась улыбкой совершенно измученной женщины. – Странное у меня головокружение… и даже тошнота… ужас!

– Бедняжка! Ну хорошо, я уйду, и ты поспишь еще… – Он наклонился поцеловать ее, и она прижалась к нему, точно в порыве отчаяния.

– Мой мальчик!.. – шепнула она страстно.

– Хорошая моя старушка! – отозвался он нежно. И, запахивая свой купальный халат, вышел из комнаты.

Через несколько минут вошла Жуанита.

Миссис Чэттертон, погруженная в чтение иллюстрированного журнала, подняла глаза, как бы немного удивленная, и улыбнулась.

– А, доброе утро! Вы одна выглядите такой свежей среди всех этих утомленных кутил! С Новым годом! – сказала она, бросив журнал.

– Я послала за вами, милочка, потому что у меня есть небольшой план относительно вас, и я хотела вам его сообщить; это надо решить сейчас. Присядьте!..

Жуанита села на стул возле кровати, глядя в лицо миссис Чэттертон.

– Вот так. Жюстина, вы можете идти завтракать. Я сегодня хочу понежиться в постели. Вы мне пока не нужны. – Жюстина вышла.

– Видите ли, мисс Эспиноза, одна моя молоденькая приятельница, миссис Кольман, едет через неделю в Манилу…

Она сделала паузу. Но Жуанита, не видя, какое это имеет отношение к ней, по-прежнему смотрела на нее серьезно и выжидающе.

– Элиза – чудная женщина и у нее восхитительный малыш. Муж ее – военный, он назначен в Манилу на два года. Элиза тщетно целые месяцы искала подходящего человека. Не прислугу… – их достаточно и там… и не няньку, потому что у ребенка будет нянька-туземка. А скорее компаньонку, девушку, которая будет как бы членом семьи. Теперь вопрос в том, хотите ли вы занять это место?

– Я?! – Жуанита широко раскрыла глаза.

– Да, вы.

– Ехать на Филиппинские острова? – скорее раздумывала, чем спрашивала Жуанита. И вдруг вспомнила то, что сказала Кенту: «Если она меня ушлет отсюда, я буду уверена, что ей что-то известно обо мне».

Страх и надежда встрепенулись в ней, она чувствовала, что дрожит.

– Это случай, который никакой девушке не следовало бы упускать, – заметила Джейн, не сводя с нее глаз.

– Но вы сказали: через неделю? Уже?

– Да, восьмого января.

Жуанита никогда не путешествовала. Ее ослепила такая перспектива: безбрежный океан, палуба парохода, незнакомые порты, желтые лица туземцев.

– Я уже говорила с миссис Кольман, и она в восторге. Вы будете обставлены но царски во время переезда. На два дня они остановятся в Гонолулу…

– Миссис Чэттертон, – неожиданно сказала Жуанита, – почему вы стараетесь отослать меня?

Джейн пристально взглянула на нее – и порыв, под влиянием которого эти слова вырвались у Жуаниты, погас под этим холодно-удивленным взглядом.

– Что вы сказали?..

– Миссис Чэттертон, – Жуанита оробела, но слишком была взволнована, чтобы отступать. – Вы знаете что-то относительно меня? Не скажете ли вы мне? Вы знали мою мать?

– Вашу мать?! – как эхо, откликнулась Джейн, со слабым оттенком недоверия, не отводя глаз от лица девушки.

– Да, сеньору Эспинозу с ранчо де-Лос-Амигос. Не были ли вы когда-нибудь в Солито?

«Девушка не говорила с Кентом, она ничего не знает», – сказала себе Джейн в эту минуту смятения. Мысли, как бешеные, опережали друг друга в ее голове.

«Нет, она не знает. У нее только догадки».

– В Солито? А где это Солито? – спросила она участливо, словно ободряя разболтавшегося ребенка.

– Какая-то дама приезжала туда… этой осенью. Я спрашиваю вас, потому что мое имя окружено какой-то тайной… – Жуанита уже чувствовала себя пристыженной, но продолжала, не в силах остановиться:

– Мать сказала мне имя человека, которого мне следует разыскивать.

– Родственника какого-нибудь?..

– Нет. Не знаю, впрочем… она не сказала этого. Только имя. Оно меня одну может интересовать, – гордо добавила она, борясь с желанием расплакаться. – И… я не могу его найти!..

– Как его имя? – спросила Джейн.

– Мать просила не называть его, миссис Чэттертон. – Так. – Джейн помолчала. – Но почему же, дитя мое, вы решили, что мне известно что-нибудь об этом?

– Разве не вы приезжали во время прилива и говорили с моей матерью на рассвете?

– Расскажите мне все!..

– Тут нечего рассказывать, – сказала уныло Жуанита, уже чувствуя себя смешной в атмосфере равнодушно-любезного внимания. – Эту даму я видела только раз, она была под вуалью. Но я слышала ее голос, и это совершенно ваш голос. Вчера вечером, внизу, в вестибюле, вы сказали точно так, как она: «О, об этом не может быть и речи! Никогда!» – и я вспомнила все, как будто это было вчера!..

– Что же, ваша мать не говорила ничего о ней?

– Она никогда ни о чем не рассказывала, – призналась Жуанита.

– Но письма… бумаги…

– Сеньора не писала писем. А бумаги, если и были, она все сожгла, вероятно.

– Все? – медленно переспросила Джейн.

– Не осталось ни клочка! И пока я найду кого-нибудь… я даже не буду знать, кто я, как мое имя! Есть человек, который знает это, но где я найду его?

– А почему вы думаете, что тут скрыта какая-то тайна?

– Потому что моя мать… – сказала со слезами в голосе Жуанита, – моя мать знала, как я привязана к старому ранчо, которое было для меня родным домом, – единственным уголком на свете, где мне хотелось жить! И она оставила его, как сказано в завещании: «Ближайшим родственникам Эспиноза из Мексики».