Чаячий Мост - [15]

Я куплю тебе терновый венец.

Я подарю тебе терновый венец.

Делай с ним, что угодно:

Можешь повесить на стену,

а можешь носить каждый день

вместо шляпы…

Серо-лиловая туча, наползая с востока, медленно заволакивала небо, сглатывая и солнце, и предвечерние ласковые сумерки, и золотое мерцание далекой воды. Края у тучи были рыжие с красноватым хищным отблеском, и таким же тревожным багрянцем горело небо на закате. Солнце проваливалось в дымную бездну, умирало, тонули в предгрозовом мареве притихшие улицы. Город был оглушен и раздавлен, и первая вспышка зарницы — ярко-малиновая, с прожилкой синего огня, — была похожа на сигнал к началу осады. Грома не было. Молчаливая гроза душным кольцом обступила город, и город сдался, выбросив пыльно-зеленые стяги поникших тополей, как прошение о помиловании.

Одуряюще, горячо, пахли травы. Плакали горьким соком, словно перед концом времен.

Алиса сидела в плетеном кресле перед распахнутым окном, с ненавистью глядя на недвижную занавеску. Кроны тополей за нею были так же удручающе неподвижны, от духоты и зноя кружилась голова, и першило в горле. Комната тонула в багряных сумерках, Алисе казалось, она сходит с ума. Нужно было встать и пройти в умывальню, плеснуть в лицо теплой, пахнущей пылью воды, а потом вернуться сюда и затворить это проклятое окно, от которого все равно никакой пользы… Время словно бы вдруг утратило над ней свою власть: Алиса не могла вспомнить, сколько часов, минут или дней сидит она в этом кресле и, оцепенев, смотрит на охваченное пожаром небо.

Потом была гроза.

Ветер рвал занавеску, швырял в жалобно скрипящие створки окон потоки воды, стекла звенели и плакали. Бесконечные немые молнии полосовали небо, над самым домом прокатился и замер гулкий громовой раскат, и почти сразу же ночь за окном вспыхнула и полыхнула сине-малиновым, рыжим, золотым языком пламени.

Алиса подошла к окну.

Тополь, накрепко вмурованный в мостовую на перекрестке двух соседних улиц, горел, как рождественская свеча. Похожие на диковинных золотых бабочек, осыпались и плыли в дождевых ручьях тлеющие скорченные его листья. Как завороженная, Алиса стояла у окна и глядела, глядела — до тех пор, пока под веками не закружились черно-золотые пятна. Тогда она очнулась, захлопнула натужно скрипнувшие створки и, тыльной стороной ладони вытерев мокрое лицо, вышла из комнаты. Медленно, ссутулив плечи, словно враз тяжело, невыносимо устала.

— Вам плохо? — участливо-безразличный голос Феличе вывел ее из оцепенения. В коридоре было темно, холодная и шершавая стена все время норовила оттолкнуть ее от себя, половицы уходили из-под ног. Алиса была готова расплакаться, так скверно ей было и так не хотелось принимать помощь от этого человека.

— Я провожу вас, вам необходимо лечь в постель. Скверная погода, всю душу выворачивает…

— Оставьте меня в покое, — чужим голосом внятно сказала Алиса.

Хоть бы он ушел… Она ненавидела Феличе всеми силами души, на какие только была способна, и сейчас больше, чем когда бы то ни было. Странно, потому что он не сделал ей ничего, что могло бы вызвать даже тень неприязни: Феличе носился с ней, словно с любимой игрушкой любимого же хозяина, только что пылинки не сдувал. Смутным чувством Алиса подозревала, что за этим кроется нечто большее, чем желание угодить Яррану. Быть может, Феличе даже любил ее по-своему, непонятно, — и очень жалел, и за это Алиса ненавидела его еще сильнее. Она не верила, что кто-нибудь еще, кроме Яррана, способен так к ней относиться.

— Оставьте меня в покое, — повторила она раздельно и зло. Лицо Феличе было бесстрастно.

— Вы промокли, — сказал он.

— Какое вам дело…

Он помолчал, словно ожидая, когда Алисе надоест на него сердиться.

— Мессир приехал? — наконец спросила она.

— Нет. Такая гроза… Видимо, дождем снесло переправу, вам не стоит беспокоиться. Он приедет к утру.

— Вы думаете? — с сомнение переспросила Алиса.

— Так не раз уже бывало. Идите спать, это лучшее, что вы сможете сделать сейчас.

Алиса молчала.

— Мне страшно, — сказала она шепотом, непослушными, чужими губами.

— Я оставлю вам свечу. — Феличе, похоже, ничуть не удивился ее словам. Она будет гореть долго, часа два. А потом принесу другую…

— Вы не понимаете! — в голосе Алисы зазвенели отчаянные слезы. — Разве я темноты боюсь?!

— Тогда чего же?

— Я боюсь — не уснуть.

Полчаса спустя она, блаженно вытянувшись, лежала на прохладных, пахнущих лавандой простынях, укрытая легким шерстяным покрывалом. В скрытое тяжелой портьерой окно едва слышно барабанил дождь. Слабый сквознячок покачивал низкое пламя свечи.

— Все в порядке?

— Да, Феличе, — умиротворенно выдохнула она. — Спасибо вам.

— Теперь вы заснете?

— Хочется верить…

— Заснете непременно. Я обещаю.

— Доброй ночи. — Она закрыла глаза.

— Доброй ночи, мона, — эхом откликнулся он. Алиса услышала осторожный стук закрываемой двери.

Она проснулась среди ночи, колотясь в мелком, липком ознобе, рывком села в постели. В распахнутое окно хлестал дождь, сорванная портьера темной грудой лежала на полу. Свеча почти что догорела, в медной чашке подсвечника задыхалась, часто вспыхивая, синяя искра. Алиса провела рукой по подушке: наволочка была мокрой насквозь. Неужели она плакала во сне?