Чай со слониками - [14]
Я удалил фотографии с компьютера и не стал их Леле показывать. Теперь если кто-то фотографирует Лелю, то я горько улыбаюсь.
В этот день в метро было много милиции. На платформе стоял наряд в серо-голубой форме, у ног лежала черно-рыжая собака в кожаном наморднике, вальяжная, сытая и добродушная, и было непонятно, как она схватит нарушителя или набросится на террориста.
За собакой, вдоль станции, опираясь о мраморные стены и мраморные колонны, теснились по двое и по трое молодые безусые курсанты милицейских училищ. От матерых ментов их отличала детская растерянность при виде пассажирских толп, ломящихся на выход. Иногда они вскидывали голову или что-то говорили друг другу. Но лица ничего кроме грусти в этот момент не выражали, словно слова жили отдельно, ничего не значили и ничего не меняли.
Когда я вышел из метро, то попал в плотный тягучий поток. Люди шли, прижавшись телом к телу, и подталкивали друг друга локтями. Понять, отчего это происходит, было невозможно, только откуда-то из центра площади раздавался протяжный гул и иногда доносилось: «Тридцать первая», «Уходи», «Долой третий срок».
Я остановился и повернул голову в сторону памятника, но кто-то сзади зашикал и выдавил: «Че встал?» Потом толпу неожиданно развернуло, меня отнесло в сторону, к самой обочине. Я уперся грудью в железные барьеры, а голова моя торчала между двумя омоновцами со щитами и в касках. Я попытался вернуться в фарватер, но сзади так нажимали, что не удавалось даже как следует пошевелить руками.
Посреди площади стояла сцена, на которой громоздились люди. Их лица были узнаваемы лишь слегка, как будто когда-то в прошлой жизни все они что-то значили для меня, а сейчас прошло столько лет, что все стерлось. Память, ненадежный конвоир, выплевывала какие-то мелкие детали. Все эти люди когда-то, лет десять-пятнадцать назад, были облечены властью, или отягощены славой, или мелькали в телевизоре. Хотя это неправда. Были и совсем незнакомые молодые люди с белыми ленточками. Их даже было большинство, и вели они себя раскованно и убежденно, как ведут себя почти все молодые люди.
Они – много юношей и девушек в основном – окружали сцену. Попадались пенсионеры. Именно молодежь и пенсионеры составляли нестройную толпу. Над ними вились знамена «Левый фронт» и красные полотнища с изображением серпа и молота.
В оцеплении стояло тысяч восемь милиционеров и омоновцев. Где-то сбоку стыдливо и нелепо красовались пустые пазики. Около передних колес крайнего автобуса высился седой подполковник и монотонно и устало вещал в громкоговоритель: «Граждане, ваш митинг несанкционированный, вы все будете привлечены к административной ответственности!»
– Сволочи.
– Кто сволочи? – машинально переспросил я и повернул голову в сторону говорившей.
Это была странная юркая женщина в джинсовом костюме, похожая на цирковую обезьянку, каким-то непостижимым образом она курила в толчее и выпускала дым аккуратно между омоновцами. Те радостно и смущенно ловили дым носами. Похоже, им в оцеплении курить было запрещено.
– Все сволочи, – ответила женщина. – Одним дома не сидится, а вторые все проходы закрыли.
Вдруг в толпе я увидел Лену Левшину. Одетая не по погоде в легкое цветастое сиреневое платье, она обнималась с какими-то дружбанами и что-то увлеченно говорила им. Я помахал ей рукой, но Лена не узнала или не увидела меня.
А на сцене выступала совсем уж старушка, сгорбленная и седая, со стрижкой каре. За микрофоном ее не было видно, но звук разносился на всю площадь:
– Соблюдайте свою Конституцию!
Старушка закашлялась, а в воздух взмыли плакаты и транспаранты.
Но, оказывается, в толпе были какие-то пришлые демонстранты. Они без осмотра прошли через металлоискатели, стоявшие в левом углу площади, ходили и рвали плакаты, кое-где возникали потасовки, а милиция никак не реагировала.
От увиденного у меня захватило дух. Это было смешнее, чем «Камеди клаб». Я даже забыл, что прижат к барьеру и что спешил на встречу с Нинель. Я наклонился поближе к происходящему, насколько позволяли омоновцы, и, косясь на Лену, полез в верхний карман рубашки за сигаретами.
А в это время к стычкам бежала пресса. Коренастые, мускулистые операторы юрко лавировали среди толпы и снимали самые выдающиеся моменты. Блюстители порядка закрывали рукой камеры, но операторы вырывали их из лап омоновцев и направляли в гущу событий. В конце концов, милиция и ОМОН решили зачищать собрание. Выборочно выискивали жертву в толпе, брали ее за руки и ноги, волокли по асфальту к автобусам. Сначала выдергивали, как правило, лидеров, а потом хватали буйных.
– Нам нужна другая милиция, – закричал вдруг кто-то в толпе, а на другом конце площади раздалось:
– Милиция должна быть с народом.
Обезьянка громко комментировала события, указывая на того или иного персонажа пальцем:
– Смотри, голова бьется по брусчатке.
– Не, ну так можно и морду разбить.
– Гляди, старушенция зонтиком дерется.
Лидеры, предчувствуя скорый исход, сами пошли к милиционерам и стали раздавать брошюрки с текстом Конституции. Маленькие сине-красные брошюрки они почти насильно всовывали в огромные лапы подмосковных мужиков, но большинство отнекивалось. Хотя нашлись и такие, которые взяли литературу и даже рассматривали ее, листали прилюдно на глазах у начальства.
Бывают шпроты маленькие, обычные, а бывают большие, с ладонь. Я всегда покупал обычные шпроты, но тут увидел банку шпрот с надписью «Большие шпроты» и купил их из любопытства. Дома мы с женой открыли банку, отрезали бородинского хлеба и стали большие шпроты накладывать на хлеб. По одной большой шпротине на большой кусок бородинского хлеба. Стали засовывать в рот большие куски и старались все прожевать. Когда мы долго жевали, то поняли, что большие шпроты характерного дымного запаха не имеют. Наверное, большие толстые шпроты в обычной технологии не смогли также хорошо пропитаться дымом, как маленькие.
«…Иногда я просыпался среди ночи и внимательно вглядывался в её овальное, мягкое лицо и думал, как внешность может быть обманчива, как в этом небольшом и хрупком тельце скрывается столько воли и мужества. Я бережно и осторожно перебирал её тёмные каштановые волосы, горько проводил ладонью по нежной коже и думал, что, наверное, я просто ущербен, что мне нужна какая-то другая женщина, добрая и покладистая, которая будет смотреть мне в рот и выполнять мои маленькие мужские прихоти. Чтобы я входил в дом, медленно снимал ботинки, аккуратно мыл руки в ванной, торжественно садился за стол, а она бы в фартуке, улыбаясь, говорила мне: «Антон, ужин готов».Но Света всегда была где-то там, далеко…».
«…Я занес зверька в дом и стал его кормить. Он ел, ел и ел. Он ел, ел и ел. Сначала он съел сырокопченую ветчину «Останкинскую», потом курицу-гриль из ларька узбеков, потом накинулся на камбалу холодного копчения, прикончил консервы «Уха камчатская», выпил литр молока и полез ко мне на диван обниматься. Из маленьких черных лапок он выпускал острые коготки и поднимался по моему халату в направлении лица – наверное, чтобы расцеловать…».
Ничего в Еве не было. Рыжая, худая, низенькая. Постоянно дымила. В детстве у Евы отец умер от врачебной ошибки. Думали, что язвенный колит, а оказался обыкновенный аппендицит. Когда прорвало, отца даже до больницы не довезли, так и отошёл в «Скорой помощи»… Отец часто снился Еве, и поэтому она писала статьи о врачебных ошибках. Много раз она, захватив с собой меня в качестве оператора, выезжала в какие-то заброшенные и запущенные больницы для проведения очередного журналистского расследования. Все эти желтолицые, скрюченные, измученные больные любили Еву, а администрация города и главный врач города Еву ненавидели…».
О книге: Грег пытается бороться со своими недостатками, но каждый раз отчаивается и понимает, что он не сможет изменить свою жизнь, что не сможет избавиться от всех проблем, которые внезапно опускаются на его плечи; но как только он встречает Адели, он понимает, что жить — это не так уж и сложно, но прошлое всегда остается с человеком…
Этот сборник рассказов понравится тем, кто развлекает себя в дороге, придумывая истории про случайных попутчиков. Здесь эти истории записаны аккуратно и тщательно. Но кажется, герои к такой документалистике не были готовы — никто не успел припрятать свои странности и выглядеть солидно и понятно. Фрагменты жизни совершенно разных людей мелькают как населенные пункты за окном. Может быть, на одной из станций вы увидите и себя.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В жизни каждого человека встречаются люди, которые навсегда оставляют отпечаток в его памяти своими поступками, и о них хочется написать. Одни становятся друзьями, другие просто знакомыми. А если ты еще половину жизни отдал Флоту, то тебе она будет близка и понятна. Эта книга о таких людях и о забавных случаях, произошедших с ними. Да и сам автор расскажет о своих приключениях. Вся книга основана на реальных событиях. Имена и фамилии действующих героев изменены.
С Владимиром мы познакомились в Мурманске. Он ехал в автобусе, с большим рюкзаком и… босой. Люди с интересом поглядывали на необычного пассажира, но начать разговор не решались. Мы первыми нарушили молчание: «Простите, а это Вы, тот самый путешественник, который путешествует без обуви?». Он для верности оглядел себя и утвердительно кивнул: «Да, это я». Поразили его глаза и улыбка, очень добрые, будто взглянул на тебя ангел с иконы… Панфилова Екатерина, редактор.
«В этой книге я не пытаюсь ставить вопрос о том, что такое лирика вообще, просто стихи, душа и струны. Не стоит делить жизнь только на две части».
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)