Чай со слониками - [13]
В дверь сразу стали звонить.
Сначала пришли к Рае клиенты. Раньше они стучали в дверь, а тут радостно жали на кнопку. Они очень хотели получить пробники. Я сказал им, где теперь живет Рая.
Потом пришли цыгане. Раньше цыгане проходили мимо. Думали, если здесь нету звонка, то нет денег.
Потом пришел Мосгаз. И оштрафовал меня на две тысячи рублей за то, что электрическая розетка на кухне находится близко к газовой трубе.
В довершение всего в три часа ночи зазвонил сосед, отставной майор. Он был уже на втором месяце запоя и требовал денег. Ушел не сразу.
Я долго искал провод, идущий к звонку, но вспомнил, что он радиозвонок. Тогда я отнес базу в шифоньер и спрятал под дубленками. Нинель смеялась.
Олег обычно спрашивает, было ли что-нибудь у меня с Лелей, а тут пригласил на рыбалку. Не знаю почему, но решил ехать в Овражки на утренней четырехчасовой электричке. Не люблю, когда забит вагон. Решил ехать в пустом, чтобы никто не ходил и ничего не носил.
Не сомкнул глаз всю ночь, чтобы не проспать, заказал такси. Такси перепутало мою улицу. У меня 40 лет Октября, а оно приехало на 60-летия Октября. Пыхтел на вокзал на каком-то таджике, держал дверь «шестерки» рукой, потому что она постоянно открывалась.
В полшестого вышел на платформу.
– Ты с ума сошел, – говорит Олег и усаживает меня в автомобиль на заднее сиденье, рядом с детским креслом. Потом еще просит пристегнуться, говорит, что так теперь надо, приняли закон.
Я думал, приеду и с Василием Петровичем сразу пойду на рыбалку, но не спал ночь и завалился на втором этаже. Проснулся – рядом Леля гладит детскую одежду.
– А где все?
– Внизу. Ждут, когда ты проснешься.
Леля в зеленом комбинезончике, от родов еще не отошла, но полнота ее только красит.
Спустился вниз, поздоровался, собрались и поехали на платный пруд, которым владеет Василий Петрович. В пруду ловится форель.
Достали спиннинги с вращающимися блеснами и покидали с берега, потяжек нет, решили зачем-то надуть лодку. Сели в нее с Олегом и поплыли к центру. Кидали-кидали, и вдруг я чувствую затылком, что что-то не так и оборачиваюсь, а Олег сидит и держит весло в руках. Вот, думаю, сейчас как даст мне по затылку и тю-тю. Не станут же Василий Петрович и Леля родного зятя, мужа и отца сдавать. Спрашиваю:
– Ты чего?
– Ничего, давай поплывем к берегу, Петрович что-то вытащил.
Приплыли, а там лежат две форелины, на воблер потянули.
Ехал я обратно в Москву и всю дорогу думал: «Хотел меня Олег по затылку звездануть или нет?» «Афганцы» опять пели про Кандагар. Они всегда поют про Кандагар. А «чеченцы» поют про Ведено.
Раньше возле работы, во дворах, в автомастерских жили три собаки: две суки и пес. Если выйти покурить, то какая-нибудь сука обязательно вылезет из гаража и деловито облает. Только кобель никогда не брехал. Иногда даже подходил и мокрым носом утыкался в колени курильщиков.
Кормили их в основном автослесари, но иногда приходили и поварихи из столовой, и гастарбайтеры с рынка, изъясняющиеся на южном гортанном языке, и молоденькие медсестры из ближайшей поликлиники. Я же опасливо обходил собак и, как правило, дымил не в курилке, а за зданием, на лавочке.
Но однажды автомастерские закрылись. Хозяин продал землю, на которой стоял гараж. Сначала собаки недоуменно тыкались мордами в закрытые ворота, пытаясь пролезть в узкую щель. Потом они тщательно обнюхали асфальт в поисках привычных запахов бензина и автомобильной смазки. Потом они обежали всю округу, кобеля даже видели у Политехнического музея, где он вступил в перепалку с местной собачьей стаей.
Когда собаки устали, то легли на землю, повернув острые морды к щели. Иногда, забыв, что охранять уже нечего, заходились в тревожном и требовательном лае, что пугало не только меня, но и сослуживцев.
Через две недели в ворота пролез желтый ощерившийся экскаватор. Своим ковшом, под ор и мат рабочих в оранжевых спецовках, он оставил от гаража загаженный пустырь, мусор с которого на свалку вывезли узкоглазые и нагловатые КамАЗы.
Утром после погрома собаки вошли в распахнутые ворота и ничего не узнали: не было синего обшарпанного гаража, не свербел водой рукомойник, не гудела, как обычно, простуженная вентиляция. Даже юркие настырные воробьи улетели.
Кобель постоял пару минут в проеме, поводил головой из стороны в сторону, развернулся и поплелся в направлении Ленинградского вокзала. За ним, опустив морды к асфальту, потрусили суки.
Фотографии не передавали красоты Лели. Обычная девушка в стиле семидесятых годов прошлого века. Высокая, гибкая, нервная, с нежной полупрозрачной кожей, с острыми чертами лица. Длинные русые волосы до пояса, перехваченные ленточкой. Солистка какого-нибудь ВИА или участница диско-балета.
Один раз я принес на показ смартфон и незаметно сфотографировал Лелю, хотя это было по контракту запрещено. В зале из опасения снимки просматривать не стал и только дома, когда выложил на компьютер, пролистал все фото.
Ничего. Понимаете, ничего! Как она работала манекенщицей, непонятно. Экранные снимки не передавали ни нимба, ни блеска в глазах, ни одухотворенности, ни резких и каких-то угловатых движений, ни магнетического поля вокруг нее.
Бывают шпроты маленькие, обычные, а бывают большие, с ладонь. Я всегда покупал обычные шпроты, но тут увидел банку шпрот с надписью «Большие шпроты» и купил их из любопытства. Дома мы с женой открыли банку, отрезали бородинского хлеба и стали большие шпроты накладывать на хлеб. По одной большой шпротине на большой кусок бородинского хлеба. Стали засовывать в рот большие куски и старались все прожевать. Когда мы долго жевали, то поняли, что большие шпроты характерного дымного запаха не имеют. Наверное, большие толстые шпроты в обычной технологии не смогли также хорошо пропитаться дымом, как маленькие.
«…Я занес зверька в дом и стал его кормить. Он ел, ел и ел. Он ел, ел и ел. Сначала он съел сырокопченую ветчину «Останкинскую», потом курицу-гриль из ларька узбеков, потом накинулся на камбалу холодного копчения, прикончил консервы «Уха камчатская», выпил литр молока и полез ко мне на диван обниматься. Из маленьких черных лапок он выпускал острые коготки и поднимался по моему халату в направлении лица – наверное, чтобы расцеловать…».
«…Иногда я просыпался среди ночи и внимательно вглядывался в её овальное, мягкое лицо и думал, как внешность может быть обманчива, как в этом небольшом и хрупком тельце скрывается столько воли и мужества. Я бережно и осторожно перебирал её тёмные каштановые волосы, горько проводил ладонью по нежной коже и думал, что, наверное, я просто ущербен, что мне нужна какая-то другая женщина, добрая и покладистая, которая будет смотреть мне в рот и выполнять мои маленькие мужские прихоти. Чтобы я входил в дом, медленно снимал ботинки, аккуратно мыл руки в ванной, торжественно садился за стол, а она бы в фартуке, улыбаясь, говорила мне: «Антон, ужин готов».Но Света всегда была где-то там, далеко…».
Ничего в Еве не было. Рыжая, худая, низенькая. Постоянно дымила. В детстве у Евы отец умер от врачебной ошибки. Думали, что язвенный колит, а оказался обыкновенный аппендицит. Когда прорвало, отца даже до больницы не довезли, так и отошёл в «Скорой помощи»… Отец часто снился Еве, и поэтому она писала статьи о врачебных ошибках. Много раз она, захватив с собой меня в качестве оператора, выезжала в какие-то заброшенные и запущенные больницы для проведения очередного журналистского расследования. Все эти желтолицые, скрюченные, измученные больные любили Еву, а администрация города и главный врач города Еву ненавидели…».
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.
Что происходит с Лили, Журка не может взять в толк. «Мог бы додуматься собственным умом», — отвечает она на прямой вопрос. А ведь раньше ничего не скрывала, секретов меж ними не было, оба были прямы и честны. Как-то эта таинственность связана со смешными юбками и неудобными туфлями, которые Лили вдруг взялась носить, но как именно — Журке невдомёк.Главным героям Кристиана Гречо по тринадцать. Они чувствуют, что с детством вот-вот придётся распрощаться, но ещё не понимают, какой окажется новая, подростковая жизнь.
Ирина Ефимова – автор нескольких сборников стихов и прозы, публиковалась в периодических изданиях. В данной книге представлено «Избранное» – повесть-хроника, рассказы, поэмы и переводы с немецкого языка сонетов Р.-М.Рильке.
Сборник «Озеро стихий» включает в себя следующие рассказы: «Храбрый страус», «Закат», «Что волнует зебр?», «Озеро стихий» и «Ценности жизни». В этих рассказах описывается жизнь человека, его счастливые дни или же переживания. Помимо человеческого бытия в сборнике отображается животный мир и его загадки.Небольшие истории, похожие на притчи, – о людях, о зверях – повествуют о самых нужных и важных человеческих качествах. О доброте, храбрости и, конечно, дружбе и взаимной поддержке. Их герои радуются, грустят и дарят читателю светлую улыбку.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)