Чай с чабрецом - [4]

– Ой, – вырвалось у серого зонтика невольно. – Красота какая…

Впрочем, Хозяйка услышала только шуршание серебристой материи. С тенью усталости между нахмуренных бровей она сняла дорогущее кольцо, бережно убрала в футлярчик и только после этого принялась мыть обувь.

Чистые сапожки встали на своё место. Покосившись на босоножки и порядком выпачканные лоферы, Хозяйка обтёрла влажной губкой и их, аккуратно поставив рядышком. Впрочем, босоножкам настала пора спрятаться в коробку до следующего лета и уступить место осенним ботинкам. Зонтики были любовно свёрнуты и повешены за петельки на один крючок – бок о бок.

– Где они были-то хоть? – сонно спросили сапожки.

– Катались по парку в карете, запряжённой лошадьми, – ответил чёрный зонтик. А серый добавил с томно-серебристым вздохом: – Романтика…

Дверь спальни закрылась. Правый сапожок скоро уснул, а левый ещё мысленно ловил в синий резиновый глянец носка прохладный отблеск дождя. Как же всё сложно у людей…

*

3. ВЕСНА, ПОХОЖАЯ НА ОСЕНЬ

*

…Золотисто-хмельной глоток весеннего зелья…

*

Небо затеяло игру в оттенки серого, но, кажется, слишком увлеклось: солнцу не пробиться сквозь этот слой ваты… Ноющая, как старая рана, пепельнокрылая тоска простёрлась над землёй. Кажется, ничто не может её победить. Свет весны забыл нас?

От роскошного, колюче блестящего снежного одеяла остались только грязные кучки там и сям, но небо – стальное и непреклонно-зимнее. Сколько раз я видела его таким в феврале, январе и декабре – не сосчитать. Дежавю. Только зимой оно сыпало белые хлопья, а сейчас просто дышит непроглядной, холодной депрессией. Мягкое безвременье, безвоздушье, бесчувственность. Наркоз души.

Иногда нужен крик, рвущий гнетущую тишину в клочья. Её обрывки кружат, медленно опускаясь на ладони, а в ушах стоит писк перекошенного времени-пространства. Натянутый пузатым парусом континуум готов лопнуть от натуги… Столько накопилось требований, нереализованных желаний, сожалений – всего, что так хочется исправить, но без яркого золотого мазка, положенного кистью солнца, это сделать невозможно. Затхлость и серое Ничто. Нихиль. Погрузишь в него пальцы – и он рассыпается, оседая в горле горечью несбывшегося. Не хочется верить, что всё обращается в нихиль… И кажется диким то, что потом придётся оплачивать глотки загробного воздуха воспоминаниями живых о себе*. Одно воспоминание – монетка. Такая вот валюта… Жестокая. Хочется верить, что вместо нихиля на самом деле – плодородная почва для новых жизней.

Под ногами – сухой пирог из слежавшихся прошлогодних листьев. Наверно, земле он вкусен: органика. Всё отмершее даёт жизнь новому. Мои мысли и слова – опавшие листья.

Эти весенние дни очень похожи на осенние своей хмурой неустроенностью и ветреной бесприютностью. И только в воздухе чувствуется нечто колдовское, что бывает только весной. Трепетная, зовущая, окрыляющая неудовлетворённость, заставляющая искать новые образы, новые созвучия, новые строчки. Новые взгляды и новые улыбки. Новые прикосновения. Новые идеи.

Глоток этого тончайшего весеннего зелья – золотисто-хмельной, и даже если глаза тонут при этом в безнадёжной и бескрайней серости неба, в сердце тлеет теплая искорка, которую можно раздуть ласковым дыханием в бушующий столб пламени.

Солнце – внутри нас. Нужно только научиться видеть его в себе.

____________________

* аллюзия к «Свет в окошке» С. Логинова

*

4. ЧАЙ С КОРИЦЕЙ И КАРДАМОНОМ

*

…тёплое облако аромата домашнего уюта с ноткой восточной затейливости и щедрого персидского солнца.

*

В коробке блестят воспоминаниями ёлочные игрушки, многие из которых сохранились ещё с семидесятых годов прошлого века. Прошлый век… Звучит так, словно это уже пыльная египетская древность, хотя кажется, ещё недавно страну сотрясали «лихие девяностые». Но оставим историю с политикой, ведь передо мной – хрупкие свидетели детства двух моих самых любимых людей. Сначала это было детство моего Ангела-хранителя, а потом – твоё. Ваши руки держали их, грея теплом ладоней, продевали ниточки в проволочные петельки и развешивали по веткам, пахнувшим зимним лесом и Новым годом.

Вот этот большой апельсин – очень старый. Он внушителен и увесист, так что не всякая нитка выдержит, и приходится вешать его на тройную или даже четверную. Этот «ветеран» пережил падение с высокой ветки на пол – наверно, потому что сделан из толстого стекла. Сейчас таких игрушек я не вижу: всё заполонили безликие шары.

Или вот эта виноградная гроздь из тонкого, прозрачного стекла, судя по цвету – сорта «изабелла». Я беру её в руки осторожно, боясь дышать: игрушка надколота, с дыркой в боку, но выбрасывать её жалко – уж очень хороша. Одна из любимых.

Ёлка, а точнее, молодая сосёнка уже мигает разноцветными светодиодами. Я стою на табуретке, а Ангел подаёт мне самые большие, красивые и броские игрушки, заслуживающие верхних веток.

– Лёнь, голова не кружится?

– Да ну тебя, – смеюсь я. – На табуретке-то?

Но большие тёплые руки страхуют меня, ложась на талию, и я, закрыв глаза, снова вижу белые крылья, осыпанные снежно-искристыми блёстками. Новогодние крылья.

В уютный семейный кокон праздника нам не хочется пускать никого. Телефонные звонки-поздравления вторгаются блеском мишуры, мимолётным дождиком из конфетти, а потом всё унимается, умолкает, вслушиваясь в волшебную тишину ночи. Только «Вальсу цветов» дозволено пощипывать струнки наших душ, да три огромных букета, принесённые Ангелом вчера, дышат прохладной грустью и сладкой ноткой нежности.