Чаттертон - [30]

– Да, с дилерами нелегко. Смерть их ничуть не пугает. Она сулит им жирный куш.

– Но ему уже ничего не перепало, верно? Сеймур оставил все свои последние работы мне.

– Поэтому, естественно, его подкосила столь внезапная утрата. Для Сэдлера крокодиловы слезы и крокодиловые туфли – это идеально подобранные аксессуары.

– Мне досталось всё. За оказанные услуги, да? Старик никогда не любил расставаться с деньгами. – Мерк выпустил еще одно кольцо дыма в потолок, и все четверо стали наблюдать, как оно медленно поднимается, а потом, легонько дрогнув, улетучивается.

– Но у вас имеются доказательства?.. – вновь заговорил Камберленд.

– Собственности? Да. – Сунув сигарету в рот, Мерк вытащил из кармана пачку бумаг, перевязанную голубой тесьмой. Он бросил связку Камберленду, и тот ловко поймал ее одной рукой. – Можете сверить с цифрами на изнанке картин, верно? Он был очень методичен. – Мерк снова уселся в кресло и улыбнулся Мейтленду, которого, казалось, несколько встревожило такое внимание. – Много лет назад я мог бы пойти своей дорогой. Я мог бы сам встать на ноги и заняться собственным творчеством. Я отдал ему четыре года своей жизни, вот так-то. – Он быстро склонился к столу, чтобы затушить сигарету, и Мейтленд вжался поглубже в свое кресло. – А теперь я хочу, чтобы это окупилось. – На миг в его голосе послышалась нотка угрозы, но затем он продолжал с прежним мягким лондонским выговором: – Вот и весь мой рассказ, да?

– И весьма неплохой рассказ. – Камберленд все это время тщательно изучал бумаги, которые швырнул ему Мерк. – Пожалуй, достоен пера самих братьев Гримм. – Он искоса взглянул на Мейтленда. – А что думает об этом мой коллега и дорогой друг? – Мейтленд, достав носовой платок, вытирал пот со лба. Он надул щеки и ничего не сказал. – Так вот мое мнение. Мистер Мерк…

– Можете называть меня Стью.

– Стью. Мы купим ваши картины. Мы доверимся вашему рассказу, но только при условии, что больше ничего не произойдет.

спящий пробуждается

Филип Слэк всматривался в ряды темных книг; потом он включил у себя над головой лампу и в ее ярком свете увидел красные, коричневые и зеленые обложки томов. Их корешки были захватаны и потерты, а многие названия так выцвели, что можно было разобрать лишь отдельные буквы, а верхние края – за которые обычно берутся читатели, снимая книгу с полки, – были затрепаны. А за пределы того светового круга, в котором он стоял, книги отбрасывали резкие тени. Он находился в «штабелях» – в подвале библиотеки, где он работал, куда отправлялись все забытые или ненужные тома. Одни книги были свалены стопками по углам, в опасной близости к сырым стенам подвала, а другие – беспорядочно разбросаны по полу. Ему пришло в голову, что это, наверное, книжные черви стащили их с полок, прежде чем сожрать. В этом помещении стоял назойливый и затхлый запах разложения, но именно этот запах действовал на Филипа успокаивающе и благотворно.

Он спустился сюда, чтобы посмотреть, нет ли где упоминаний о Томасе Чаттертоне, и – так как подозревал, что в старых книгах можно обнаружить кое-какую позабытую истину, – вверился поиску по принципу sortes Vergilianae.[32] И вот он принялся блуждать по узким проходам между полками, на ходу включая свет и слегка касаясь сыроватых книжных корешков; наконец он остановился наобум и снял с полки тот том, на котором замер его палец. Красный коленкор его обложки покрывала пыль, но смахнув ее рукой, Филип явственно разобрал имя автора и название: Хэррисон Бентли, Завещание. Книга вроде бы подходила для его поиска, и он раскрыл ее. Страницы романа были слегка выпачканы – по ним дугой тянулись светло-бурые пятна, а, дойдя до фронтисписа, Филип прочел, что книга была издана в 1885 году Салливеном и Бриджесом с Патерностер-Сквер, 18. Филип поднес ее к лицу, будто собираясь полакомиться, и стал бегло перелистывать страницы: пусть он иногда оказывался медлительным и нерешительным в своих сношениях с миром, зато читал он всегда быстро и жадно. Он знал, что подлинное удовольствие ждет его только в книгах.

И вскоре сюжетная линия романа сделалась для него ясной: биограф некоего поэта, везде поименованного К., обнаруживает, что предмет его изучения под конец жизни был слишком болен, чтобы сочинить те стихи, которые и принесли ему вечную славу; и что в действительности вместо поэта их написала его жена. Этот сюжет показался Филипу до странности знакомым, но он не был уверен, то ли он уже читал этот самый роман несколько лет назад, то ли он напоминал ему какие-то собственные мечтания. Оторвавшись от чтения, он перелистнул последние страницы книги и затем взглянул на оборот обложки, где рекламировалась "Самая свежая публикация мистера Бентли". Она называлась Сценический огонь, и краткий пересказ ее содержания, набранный петитом, излагал историю одного актера, который воображает, будто одержим духами Кина,[33] Гаррика[34] и других великих исполнителей прошлого, – и вследствие этого делает триумфальную сценическую карьеру. И снова эта история показалась Филипу знакомой; он столь отчетливо узнавал ее ходы, что окончательно убедился, что уже читал об этом где-то и что это не просто игра его собственного воображения. Он понимал суть явления, называемого дежа-вю, но не думал, что это понятие применимо к книгам: ведь коли так, то как же можно доверяться собственному чтению?