Часы без стрелок - [18]

Ее горе и легковерие возмутили Мелона и привели его в ужас. И чем дальше, тем тяжелее становилась эта сцена. Марта вспоминала и медовый месяц в Блоуинг-Роке, штат Северная Каролина, и рождение детей, и поездки, и неожиданные перемены в жизни. Говоря о том, как дать образование детям, она даже помянула о своих акциях «Кока-колы». Марта была скромная, добропорядочная женщина, порой она даже казалась Мелону бесполой! У нее настолько не было интереса к половой жизни, что Мелон часто чувствовал себя грубым, нечутким, просто мужланом! А в этот вечер Марта вдруг заговорила о физической любви, и это совсем доконало Мелона.

Обнимая измученного мужа, Марта воскликнула:

— Что ж мне делать?

И она произнесла фразу, которую он не слышал уже много, много лет. Этой фразой они обозначали акт любви. Они переняли ее от Эллен. Она еще ребенком смотрела, как дети постарше кувыркаются на лужайке перед их домом, и, когда отец возвращался с работы, кричала ему: «Хочешь, папочка, я для тебя сделаю кувырк?»

Этим словом, напоминавшим летний вечер, росистую лужайку и детство, они называли, когда были молоды, физическую близость. И теперь, после двадцати лет брака, аккуратно опустив искусственные зубы в стакан с водой, Марта вдруг произнесла эту фразу. Мелону стало страшно, он понял, что не только скоро умрет, но что какая-то часть его уже умерла, а он этого даже не заметил. И он молча выбежал из дому на темную улицу.

Старый судья шагал впереди, его босые ноги розовели на темно-синем ковре, Мелон шел следом. Оба были рады друг другу.

— Я рассказал жене об этой самой… лейкемии, — признался Мелон.

Они вошли в спальню судьи, где стояла огромная кровать на четырех столбиках с пологом и горой пуховых подушек. Занавеси были из очень дорогой ткани, но пахли затхлостью, у окна стоял шезлонг. Судья посадил на него Мелона и налил им обоим виски.

— Д. Т., а вы замечали, если у человека есть какой-нибудь недостаток, он сразу же приписывает его другому? Например, если человек жаден, он постоянно обвиняет других в жадности. Или вот скаредность… Это первый порок, который замечает скряга. — Распалившись, судья закричал: — И вор вора видит издалека… вор вора сразу найдет!

— Да, замечал, — сказал Мелон, не очень понимая, куда клонит судья. — Но при чем тут?..

— Сейчас скажу, — властно перебил его судья. — Несколько месяцев назад вы мне рассказывали о докторе Хейдене и об этих страшных штучках в крови.

— Да, — все еще недоумевая, сказал Мелон.

— И вот утром, когда мы с Джестером возвращались домой из аптеки, я случайно встретил доктора Хейдена и просто испугался.

— Почему?

— Да он болен, — заявил судья. — Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так быстро сдал.

Мелон попытался осмыслить это сообщение.

— Вы хотите сказать?..

Тон у судьи был спокойный и твердый.

— Я хочу сказать, если у доктора Хейдена какая-то особая болезнь крови, он как пить дать поставит такой диагноз вам вместо себя.

Мелон обдумал это фантастическое предположение, пытаясь найти в нем хотя бы соломинку, за которую можно было ухватиться.

— В конце концов, Д. Т., у меня большой медицинский опыт: я пролежал в больнице Джона Хопкинса чуть не три месяца.

Мелон вспомнил руки доктора.

— Это правда, у Хейдена такие худые волосатые руки…

Судья даже фыркнул от негодования.

— Не говорите глупостей, Д. Т., волосатость тут ни при чем.

Когда Мелона слегка осадили, он стал доверчивее слушать рассуждения судьи.

— Доктор не сказал вам этого со зла, чтобы вам досадить, — продолжал судья. — Можно понять желание человека отогнать от себя беду. Стоило мне его сегодня увидеть, и я сразу все понял. Я знаю, как выглядит смертельно больной… Он смотрит искоса, отводит глаза, словно ему стыдно. Сколько раз я замечал в больнице, как люди там смотрят, — сам я был человек здоровый, амбулаторный пациент, — но знал там всех и каждого. — Тут судья не погрешил против истины. — А вот у вас взгляд прямой, хоть вы и похудели, вам просто надо есть печенку. Печеночные впрыскивания, — воскликнул он, — вот что! Ведь есть же такие уколы, которые зовут печеночными, против болезней крови?

Мелон смотрел на судью, не открываясь, и в глазах у него изумление сменялось надеждой.

— Я не знал, что вы лечились в «Джоне Хопкинсе», — тихо произнес он. — Вы, наверно, не очень об этом распространялись, чтобы не повредить своей политической карьере?

— Десять лет назад я весил сто пятьдесят пять килограммов.

— Вы всегда легко носили свой вес. Мне вы никогда не казались толстым.

— Толстым? Конечно, нет. Я был просто полный, упитанный мужчина… единственное, что меня донимало, — это небольшие обмороки. Они очень беспокоили мисс Мисси, — сказал он, бросив взгляд на портрет жены, висевший напротив. — Она даже уговаривала меня сходить к докторам… по правде сказать, она меня просто заела. За всю мою сознательную жизнь я ни разу не был у доктора — интуиция мне подсказывала, что доктора либо захотят у тебя что-нибудь отрезать, либо — а это ничуть не легче — посадят на диету. Я дружил со старым доктором Тэтумом, мы вместе рыбачили и охотились, но это совсем другое дело… А от врачей я держался подальше, надеясь, что и они меня оставят в покое. Если не считать небольших обмороков, я был здоров как бык. Когда доктор Тэтум умер, у меня началась страшная зубная боль… по-моему, что-то психосоматическое, поэтому я пошел к брату покойного, который был лучшим ветеринаром в нашей округе. Я выпивал.