Частный человек. Избранные места из переписки с врагами - [119]
«Бесплатно»? — спросил я как наивный советский пионер. «Это у вас, при социализме, бесплатно», — передразнил меня Шульц. — «Членский взнос 12 марок: каждый месяц вынь да положь. Но окупается, ох окупается. Видел, что сделал сегодня этот пройдоха: с четырёх тысяч он снизил сумму до восьмисот! Теперь мне надо всего лишь машину для фарша купить, а штраф платить я вообще не буду. Уж Планк-то спустит шкуру с этих чинуш, уж он им задаст! Хорошо, что Планк не удрал в Израиль. А ведь его родители — оба — погибли в концлагере, да и сам он в детстве там побывал. Но всё равно остался и здорово помогает. Он очень дорогой и хитрый адвокат. Выпьем за хороших евреев»!
«Извините, почему вы так уверены, что ваш адвокат выиграет дело»? — спросил я.
«Как это почему»? — изумился Шульц. — «Да потому, что Берлинский союз мясников входит в Федеративный союз мясников Большой Германии. Берлинский союз мясников[133]поддерживает СвДП. Во многом благодаря нашим голосам они сидят в Сенате Берлина. А Федеративный союз мясников поддерживает СвДП[134] в большой Германии. Ты телевизор смотришь? Они сейчас вошли в Бундестаг, а в правительство еле-еле вползли. Лишатся поддержки кого-нибудь, хоть тех же мясников — отовсюду вылетят. Знаешь, до 1963 года мы, берлинские мясники, поддерживали ХДС. Но они нас плохо защищали, и не только нас. Не выполняли свои обещания. Случился скандал. В результате в Сенате Берлина ХДС с 1963 года нет[135]. Даже если Берлинский союз мясников проиграет дело, наш адвокат Генрих Планк будет биться до конца. Он не раз добивался слушаний в Сенате Берлина, а один раз — даже в Бундестаге. Он умеет заставить этих функционеров шевелить задницами. Потому что у него в кармане наши голоса, и он ими выгодно торгует».
«Как же так»? — удивился я, — «Получается, что вы, вопреки своим политическим убеждениям, поддерживаете на выборах не националистов, а либералов»?
«Ты задал детский вопрос». — Шульц посмотрел кружку на просвет. — «Вопрос, который звучит глупо, но на который трудно ответить. Вот что я тебе скажу: у моего деда по материнской линии был большой дом в центре Берлина. В детстве я любил там играть: много комнат, было где спрятаться. В 38-м к моему деду пришёл молодой хлыщ, похожий на утреннего велосипедиста. Только в 38-м хлыщ был в форме. Он сказал деду, что дом конфискован и там разместится какой-то штаб. Даже расписку дал: дом якобы забрали не насовсем, а лишь «до окончательной победы Рейха». Дед переехал к нам, его разбил паралич. Мать хотела жаловаться фюреру; даже письмо написала. Ведь дед воевал во Французскую[136], был дважды ранен. Да и отец мой тогда уже был в армии. Но дед письмо отправлять запретил. Он быстро умер, а когда перед смертью бредил, всё твердил: «При Бисмарке был порядок, при Бисмарке был порядок». Дом разбомбили начисто в 44-м. Ты понимаешь, бомбили-то они штаб, а попали в дом моего деда».
«А теперь слушай внимательно. Я — Шульц. Понимаешь ты, Шульц», — пудовый кулак мясника с грохотом опустился на стол. — «А мы, Шульцы, всегда сами зарабатывали на свой шнапс. Ты понимаешь»? — снова удар кулака. — «И я буду голосовать за тех, кто помогает мне зарабатывать и защищает меня. Даже если у них жидовские морды. В 38-м для моего деда такой морды не нашлось. Я иногда думаю: может, для того фюрер и пересажал всех евреев, чтоб можно было безнаказанно дома отбирать? Жить в Рейхе было весело, не то, что сейчас. Но я бы не променял». «И ещё я скажу тебе», — продолжил Петер Шульц после солидного глотка. — «Я этого никому не говорил, но ты скоро уедешь. Поэтому я всё-таки скажу. Знаешь, если бы мне сейчас дали эти фауст-патроны, я бы не стал стрелять. Бросил бы к чёрту и дезертировал. Может быть, Господь простит меня за то, что я сделал в сорок пятом? А если мы все, кто любит фюрера, как следует помолимся, может быть, Господь простит и его».
Через два дня мы уехали…
Прошло более двадцати лет, и в 2006 году я снова оказался в Берлине, теперь уже по своей воле. Надо сказать, что для описания вкуса шульцевых колбас слов нет: этот продукт надо не кушать даже, а вкушать. Ноги сами понесли в Потсдам. Путь лежал через похорошевший Восточный Берлин и навевал мысли об успехе немецкого либерального проекта и крахе российского. Может быть, отечественным либералам стоило начать с защиты мелких лавочников-предпринимателей? С создания институтов и механизмов их политического представительства на постоянной основе? Или с оплаты проживания в домах убежденных коммунистов для ветеранов диссидентского движения? Например, поселить Новодворскую в квартире Проханова и посмотреть: кто выживет? А может, и мудрить не нужно, а начать просто с вкусной колбасы?
Над знакомым домом красовалась новая, неоновая вывеска Die Schulzen Wfarste[137]. Дверь открыл незнакомый мужик, который, однако, вполне мог быть Петером Шульцем в молодости. Это был Йохан, внук Петера Шульца. Старый Шульц оказался прав: из Йохана вышел толк. Йохан запер лавку, и мы вместе прогулялись до тихого протестантского кладбища, где покоится раскаявшейся фашист Петер Шульц. Большая политика в последний раз вмешалась в жизнь старого патриота: 9 ноября 1989 года — в ночь падения Берлинской стены — его хватил инфаркт
