Частный человек. Избранные места из переписки с врагами - [118]
В 1983 году в программу Гёте-Института совершенно случайно попал я. Моя матушка выиграла конкурс среди преподавателей немецкого языка Москвы и получила приз — поездку на две недели в Западный Берлин. Однако без бесплатного приложения в лице 12-летнего сына она ехать категорически отказалась. Гёте-Институт был не против, а вот Киевский райком КПСС города Москвы — мягко говоря, не за. Но, учтя, что я отличник, политически грамотный пионер и даже политинформатор, райкомовское начальство смилостивилось. Не сразу: пришлось пройти два собеседования на предмет политической лояльности. Одно — вместе с матушкой, другое — лично, с инструктором[128]. Фауст-патронов не давали, но вопросы задавали каверзные. «Ты едешь в капиталистическую страну, где сильны реваншистские тенденции, — напутствовал меня инструктор райкома КПСС. — Ты должен поддержать в глазах немецких детей светлый образ советского пионера. А если при тебе начнут хвалить фашизм или Гитлера — ты должен дать отпор». Что же в Киевском райкоме КПСС своё дело тоже знали: фашист Петер Шульц, в доме которого я оказался, действительно каждый день хвалил Гитлера. Правда, немецких детей я так и не увидел. «Мой сынок Клаус— чёртов марксист», — жаловался Шульц. — «В 75-м, когда ему 18 стукнуло, я вышиб его из дома. Сейчас ему 26, а он всё никак свой университет не закончит. У меня двое внуков — мальчик и девочка, Йохан и Анна. Но они приезжают редко. Родителям, видите ли, не нравится, что дед любит фюрера! Жаль, из Йохана мог бы выйти толк».
Днём мы с матушкой бегали по музеям, а Шульцы работали в лавке. Зато вечерами Кэтрин Шульц, которую Петер Шульц называл «Meine Katze»[129], говорила: «Муж устал, ему надо побыть одному». Они с моей матушкой шли смотреть телевизор. А Петер Шульц доставал пиво и начинал рассказывать о своей жизни и хвалить Гитлера. Ему доставляло удовольствие, во-первых, не дать мне пива («мал ещё»!), а во-вторых, подразнить моё пионерское самолюбие. Потому что достойного отпора я дать не мог, как ни старался.
Так продолжалось дней десять. Но однажды ранним утром произошло нечто необычное: к дому Шульцев подъехал велосипедист. Он был молод, подчеркнуто спортивен и одет в строгий костюм с галстуком. Общением с Кэтрин в лавке гость не удовлетворился, вызвал хозяина. И тут обычно громогласный и даже задиристый Шульц вдруг стал вести себя очень тихо. В ответ на быструю речь гостя Шульц выдавал только: «Ja», «Wird gemacht sein»[130]. Из лавки гость проследовал в производственные помещения. Его быстрая речь стала ещё быстрей, а Шульц, похоже, совсем сник. В заключение гость выдал Шульцу какую-то бумагу, сел на велосипед и укатил.
И тут Петер Шульц вторично за утро преобразился. Он бросился к телефону, который стоял в коридоре, выкрикивая: «Verdammt»[131]! Затем последовал поток отборного берлинского мата, который продолжался и во время телефонного разговора. Кэтрин Шульц смотрела с ужасом, а моя матушка, выбежавшая на шум, похоже, наслаждалась — где же ещё такое услышишь. Меж тем Шульц положил трубку и стал сопеть. И сопел минут десять, пока к дому не подъехал роскошный белый «Мерседес». Второй утренний гость был старше первого и одет гораздо богаче. Его типично еврейское лицо, кожаный портфель и золотые очки просто-таки излучали солидность. Тем не менее Шульц стал на него орать. Раньше я думал, что: «кричать и топать ногами» — фигуральное выражение. Оказалось — нет: немцы (истинные арийцы, во всяком случае), когда сильно злятся, действительно орут и топают ногами. Как слоны.
А Шульц продолжал орать и материться. Он брызгал слюной и пихал оставленную первым гостем бумагу чуть ли не в самые очки второму. В ответ еврей, как опытный психолог, говорил мало и тихо. Постепенно Шульц успокоился и вновь перешёл к сердитому сопению. Он попытался было потянуть гостя в производственные помещения, но тот не пошёл. Вместо этого еврей достал ручку — настоящий «Паркер» с золотым пером — и стал делать какие-то небрежные пометки прямо на бумаге, оставленной велосипедистом. С появлением ручки Шульц не просто замолчал; он перестал сопеть и даже затаил дыхание. Закончив, гость показал что-то Шульцу, забрал бумагу с собой, сел в машину и уехал. Все разошлись по своим делам, причём Кэтрин охала, а Петер Шульц чему-то злорадно ухмылялся. Музеи в тот день мне на ум не шли. Не терпелось дождаться вечера и хорошенько расспросить Шульца об утренней сцене.
Вечером Петер Шульц не ограничился пивом. Он достал бутылку шнапса. «Йорш»! — возгласил он, разбавляя пиво шнапсом. — У русских научился». После третьего солидного глотка Петер Шульц наконец расслабился и пустился в объяснения. Молодой велосипедист был, оказывается, чиновником, проверяющим. В современной РФ та же организация называется СЭС (санэпидемстанция). Чиновник нашёл в лавке и на производстве у Шульца многочисленные нарушения. Оштрафовал, и выдал строгое предписание: в кратчайший срок всё исправить. «Четыре тысячи марок
