Частные беседы (Повесть в письмах) - [10]

Привет. Либо пошлю завтра письмо, либо вечером еще чего-нибудь сворогожу (сворогозить, ворогозить — глагол моей матушки, означает — что-то сотворить необычное).

Стас-переводчик.

Вечерком следующего дня

Неопознаваемые предметы продолжают летать мне навстречу. Спать с утра хотелось сильно. Сидел в кабинете, подремывал, благо урок один. Зашла Лариса Ивановна, но после своего домашнего сборища я как-то забыл, что был у нее, и она это поняла, я не успел, как теперь говорят, сгруппироваться, был застукан врасплох и вяло вежлив. Она хотела посмеяться вместе насчет Дамира и, наверное, чуть посетовать, а я и не понял сразу, а потом было поздно, она расстроилась и, может быть, решила, что я где-то был, у КОГО-ТО, КТО у меня есть, и потому такой сонный и равнодушный. Зашла дама-манекен, ослепила меня холодом и, кажется, что-то приказала, что — я не понял, и она ушла, освирепев. Серой на меня пахнуло: «Сера вальпургиева, 3 коп. банка». Заглянул Дамир, невразумительно сказал в щель, что он ко мне придет и покажет мне Норвегию одному. Не слишком ли большое счастье для меня-то одного? А во второй половине приводит мне дама-манекен некую Катю Ренатову из 9 «А» и ставит у стенки за курение на уроке сигарет, французских, черных (с «чем-то») и чтение под партой сексуального английского романа. Таким путем. Дама-манекен об этом мне и сообщила ранее, а я не понял. Эта Катя Ренатова вошла в кабинет, распространяя запах французских духов. И мы оказались втроем: Катя, дама-манекен и я. Катю считают в школе красавицей: личико кругленькое, носик-мопсик, глазки круглые, накрашенные, волосы там-сям, на шее, на плече, на маковке закручены и длинная как лимузин заколка, в вельветовых черных джинсиках и черном полукуртончике. Что нам делать втроем — не представляю. Молчу и жду. Дама наверняка сорвется, а там я подумаю, ведь не нотации же мне Кате читать, надо как-то эдак и так, чтоб проняло, чтоб слава о Стасе пошла, чтоб зарыдала девица-красавица, ну уж не зарыдала, конечно, дождешься, как же, а хоть бы уважение почувствовала. Дама, конечно, сорвалась, я — стратег. Начала кричать, что таких держать в спецшколе нельзя, что эту девицу надо перевести в ПТУ! Зашлась дама — насчет ПТУ. Катя глянула на меня — дескать, видишь, психопатка и дура. Но ты-то, Катя, какова? Я строго принял сторону манекена: говорю, Алла Владимировна, безусловно, права в том, что школьница, где бы она ни училась — в ПТУ (это я сказал для манекена, чтоб не заходилась), в обычной школе или в языковой — курить на уроке не должна в любом случае, а также читать постороннюю литературу. Манекен вспыхнул от оскорбления, она ведь не дура, не права Катя, и вылетела из кабинета, уже ненавидя и меня вместе с Катей. Мы остались вдвоем, и я тут понял, увидел, узнал, что Катя вчера была моей гостьей! Вот, Витвас, пойдешь по торной дорожке, до конца ее пройти придется, свернуть некуда, обвалы да обрывы. И стоит эта Катя и на меня смотрит. Она, правда, тогда почти сразу ушла, как я прибыл, но Стаса-переводчика, конечно, узнала. Не место мне в школе. У истинного школьного учителя, во-первых, даже мысли бы не возникло: он бы отказал племяннице, маленькой двадцатилетней сикушке, в ключе. Это раз. Грузовик привез дрова. Это два. А два заключается в том, что, если бы каким-то образом племянница даже заимела ключ, она бы НЕ ОСМЕЛИЛАСЬ ВОЙТИ В КВАРТИРУ СВОЕГО СТАРОГО ДЯДИ, ШКОЛЬНОГО УЧИТЕЛЯ, СО СВОРОЙ МОЛОДЫХ БЕЗОБРАЗНИКОВ И БЕЗОБРАЗНИЦ. Это три. А в-четвертых, наша мама отправляется в полет, потому что наша мама называется — как дети? — ПИ-ЛО-О-ОТ! Короче. Если же она бы и проникла в квартиру старого ДЯДИ — ШКОЛЬНОГО УЧИТЕЛЯ, то никогда бы не посмела превратить его в забубенного Стаса-переводчика. Такие дела, Витвасек. И я сказал: Катя! Я вас не могу заставить не курить, не читать подобную литературу, это не в моих силах. Вы — взрослая девушка и что захотите, то и будете делать, и вообще скоро уйдете из школы в жизнь, работать, замуж выходить, я не знаю, чего вы хотите и что будете делать, но пока вы в школе, надо и вести себя как подобает ученице. Кстати, я курил эти сигареты, пробовал, они просто с очень плохим табаком, низкосортным, и с долей жженых специй типа перца — вот и все, и курят их люди, как в наше время говорили, — для понта. А литература — не знаю, какая у Вас была книжка… Лучше влюбиться и понять, что такое это на самом деле, в жизни. Это мое мнение, а там как знаете. Вы — взрослая девушка. Только надеюсь, здесь уже ничего подобного не будет? Я встал и подошел к Кате. Поднял прядку ее волос, совсем спустившуюся на плечо, подоткнул в прическу (почему у меня нет детей? Дочери?)... И тут СВЕРШИЛОСЬ. Катя не зарыдала, как мне представлялось раньше в педагогических мечтаниях, но пробормотала что-то вроде — я все понимаю (Что? И как?) — и убежала из кабинета. Откуда у меня взялся этот жест с прядью? Этот жест сказал все, сделал все, я это понял, понял, Витвас! Не знаю, будет ли она курить? В школе: уверен, — никогда. Кор-роче и быстро, как ты говоришь. Кончаю свои папирусы. Пойду покурю в кухню, поразмышляю надо всем, спать не хочется. Покуривать я начал сильно.