Частное расследование - [23]

Дядя Шура пребывал в игривом расположении духа.

- Как дела, как успехи? - весело спросил он у вошедшего Лаптева. - Собаку еще не завел?

- Нет, - спокойно ответил Лаптев.

- Зря, - огорчился редактор. - По следу бы ходил. Ты заведи кутька. Тебе без него нельзя. Легче будет разыскивать. Мухтаром назови.

- Назову, - равнодушно пообещал Лаптев.

- А вообще интересно получается, - несколько потух и задумался дядя Шура. - Ты в сыщика превратился. Хочешь доказать, что ты пуп земли. Хотя это тебе не удастся,- предупредил он. - Но... тебе говорят, а ты свое. А вот от зарплаты, от зарплаты ты не отказываешься... Румкин наш дорогой Пушкина и Толстого громит, всех писателей с утра до ночи низвергает. Работать его колом не заставишь. Но в получку он первым у ведомости. Хотя, по правде, с него бы надо брать за то, что стул просиживает да нервы людям портит, дураками да неучами всех крестит... Вот так и живи, - опечалился редактор. - Но... - поднялся он из-за стола и пухлой ладонью по столешнице хлопнул. - Пора за вас браться, пора. Будем тебя на партсобрании слушать. Твой отчет. Из райкома обещали прийти, из управления сельского хозяйства. Вот так. Готовься. Ты меня понял?

- Понял, - отозвался Лаптев. - С этого бы и начинали. Все?

- Пока все.

На том и расстались. А у себя в комнате Лаптев посидел недолго, подумал. Особо размышлять не приходилось, все было ясно: начиналась расплата, наказание непослушного отрока. Во-первых, крепкая и очень крепкая вздрючка Лаптеву уже обеспечена, ясно, что не хвалить его собираются. А во-вторых, после этого отчета, когда каждый упрек, всякий промах его будет записан и всему итог подведен в виде: указать, потребовать, предупредить и прочее - после этого Лаптева можно голыми руками брать и в любой день выставлять из редакции, прицепившись к какой-нибудь ошибке.

Но особо горевать Лаптев не собирался. Нечто подобное он предполагал, и паниковать сейчас означало просто-напросто сдаться.

С этой мыслью он и отправился по делам. Но, против его воли, думалось о предстоящем. С горечью думалось. И вместо того, чтобы напрямую идти в райисполком, Лаптев решил немного развеяться, прогуляться. Хотя погода стояла вовсе не для прогулок, декабрь. Снег, что выпал неделю назад, сошел. А серая овчина неба нового не обещала. Сыпало моросью, надоедливой, скучной, а верховой жесткий ветер примораживал землю, разводил несусветную склизь. Люди без дела из домов не выходили, и потому пустынно было в поселке.

Погруженный в свои невеселые раздумья, Лаптев не сразу расслышал окликающий его голос. А расслышав, обернулся и обрадовался. Следом шли его недавние знакомые, учительницы, мать и дочь. Очень вовремя встретились эти люди.

- Молодежь меня под уздцы взяла, - смеясь, говорила подходившая учительница-мать. - А то я того и гляди растянусь, коняка старая.

Она шла посредине между дочерью и еще одной женщиной, тоже молодой. Но гляделась она, даже рядом с ними, вовсе не старой конякой. Холодная морось свежила лицо, и смуглые щеки молодил румянец.

- Куда это вы, Семен Алексеевич, бегом да согнувшись?

- По делам да по делам, а тут еще погода собачья,- пожаловался Лаптев, бросая неприязненный взгляд на небо.

- Ну, уж скажете тоже, - возразила учительница.- Прекрасная погода. Декабрь, а еще хорошо.

- Чего хорошего, - сказал Лаптев. - Озимые-то пропадут.

- Виновата, виновата,- тотчас согласилась учительница.- Мы, грешным делом, забываем всегда про хлеб. Абы нос не мерз, и ладно... Познакомьтесь, Семен Алексеевич, это наш местком, Зоя Михайловна, моя бывшая ученица. Я вам про нее говорила. Она вам может помочь, кое-что рассказать.

Молодая женщина приветливо улыбалась, но последние слова согнали улыбку с ее лица.

- О чем рассказать? - быстро спросила она. - Опять Балашова?

- Что случилось, Зоя? - удивилась старая учительница. - Разве это надо скрывать?

- Но и не... говорить об этом на каждом перекрестке... Надоело!

- Так это же Семен Алексеевич, он хочет помочь...

- Не буду я ничего рассказывать, - бесстрастно проговорила женщина и замолчала; тонкие морщины протянулись из углов плотно сжатых губ.

- Как же...- недоуменно проговорила старая учительница. - Что ж получается?

- Зоя, это просто нехорошо, - поддержала ее дочь. - Нечестно...

- А-ах, нечестно, - женщина отступила в сторону.- Вам хорошо о честности рассуждать. Вам полгода осталось - и на пенсию, и вы человек свободный. Ты замуж выходишь и за тыщу верст улетишь отсюда. Конечно, на все наплевать. А мне здесь надолго надо рассчитывать, на всю жизнь. И я не хочу, не буду ввязываться, оставьте меня, я хочу спокойно работать. Кто, в конце концов, такая Балашова? Почему я должна из-за нее жизнь себе портить? Почему?!

- Дело не в Балашовой, Зоечка, - спокойно сказала старая учительница.Дело в тебе. Если завтра со мной такое случится, ты так же скажешь, а кто я такая? Скажешь ведь?!

- Ну, это уже демагогия, я и разговаривать больше не желаю, - она повернулась и быстро пошла прочь.

Старая учительница сняла очки, поискав, вынула из сумки платок и, наклоняя голову, принялась протирать стекла. И как-то сразу изменилось ее лицо, будто обрюзгло, постарело. И, теперь уже глуховатым голосом, она принялась выговаривать дочери: