Частное лицо - [26]

Большой дом на центральной улице. Один из самых больших и благоустроенных в городе (сантехническая рифмовка «б» и «б», неполностью залетевшая из предыдущей главы. ББ, Но к настоящему времени Бриджит Бардо мало кто знает). Машина заезжает во двор, легкость и незатейливость письма давно сменились неуклюже обработанными изделиями массового пользования. У подъезда встречает сестра, что же, довольно похожа, только не такой еще розанчик, бутон, пупсик, но у сестры все впереди. Он знакомится с сестрой и подымается следом за дружным семейством по лестнице, ощущая себя, что называется, не в своей тарелке. Правда, за язык никто не дергал и предложения делать не заставлял. Ее мать, открыв дверь квартиры, ждет на лестничной площадке. Здравствуй, дочь, ты прекрасно выглядишь, а это, значит, и есть, да, это, значит, и есть я, что же, хорош, хорош, говорит мать. Они заходят в квартиру, раздеваются, оставляют сумки в коридоре, и его проводят в залу.

Это действительно зала, в подобных квартирах бывать ему еще не приходилось. Полезная площадь всех комнат не менее восьмидесяти метров, да это и то на глазок, так, с прищуром, до точности ой как далеко. В зале уже накрыт стол, так и хочется написать «на пять кувертов». Но поступим проще: в большой комнате стол накрыт на пять персон, пять приборов, пять мест, заливное из поросенка, грибки, рыбка, дымящаяся картошечка в блюде, солененькие помидорки с огурчиками и естественно, что запотевшая бутылочка водки прямо из холодильника. Так, легкая закуска с утра, настоящий обед, само собой, днем. Он просит разрешения принять душ, его очаровательная (хотя и с дороги) невеста тут же говорит, что и она не прочь сделать это, он великодушно уступает дорогу — совместные помывки в их жизни и в будущем не привились, — а сам идет покурить на кухню. Большую, светлую, из окон виден черный осенний двор с тусклым пятном «волги» около подъезда. Мы с матерью в отпуске, говорит вошедший вслед за ним отец, — так что вечером можно поехать на дачу, если, конечно, не возражаешь. (Еще в машине они перешли на «ты».) На денек, завтра, прямо к поезду, и вернемся. — Он не возражает, ему хочется в душ, хочется есть и спать, а потом будь что будет, хоть на дачу, хоть куда, пластмассовая штамповка разового пользования для массового потребления.

Его будущая жена, а пока что еще невеста, уже приняла душ, путь свободен, ему вручают чистое полотенце. Процедура занимает совсем немного времени, вот он уже за столом, ему накладывают заливное из поросенка, огурчики, помидорчики, грибки, рыбку, все еще дымящуюся картошечку, наливают водки — с дороги, да не выпить: это не по–русски! Не по–русски, соглашается он, пьет, ест, снова пьет, и вот уже готов к тому, чтобы лечь и соснуть, отрубиться, задрушлять часиков шесть–семь, это ничего, что один, ничего, что она ложится спать в комнате сестры, надо соблюдать приличия, не правда ли? Правда, отвечает ее матери ее будущий зятек.

Вечером они едут на дачу, и он понимает, какое богатое приданое ему достанется. На даче есть камин и водопровод, на даче есть большой участок с двумя теплицами, на даче есть даже гараж. Он попался, его загнали в угол, но поделать ничего нельзя. Побег не удастся, периметр хорошо пристрелян, у часовых снайперская точность. Ужин проходит внизу, у камина, вместо водки они пьют, как это и положено при таком раскладе и в такой ситуации, коньяк, будущая теща нажарила большую сковороду мяса, за окнами завывает ветер, и где–то вдалеке повис тоскливый собачий лай. Его спрашивают о планах на будущее, он отвечает, что придет в голову, про себя–то он понимает, что они не в восторге от предполагаемого зятя, что им хочется для старшей дочери что–нибудь ненадежнее, с перспективами роста, с возможностью карьеры, да и дочерью, надо сказать, они не очень довольны, решила перебраться в большой город, нет, чтобы остаться дома или, по крайней мере, поступить учиться где–то поближе — ведь такая квартира, такая дача, чего не жить? Но они люди вежливые и интеллигентные (насколько в этих местах понимают интеллигентность), и этого ему никогда не скажут. Они и не говорят, они просто спрашивают его о планах на будущее, да еще интересуются тем, насколько он уверен в своих чувствах к их дочери. — Уверен, — отвечает он, поглядывая на нее (сидящую за столом по правую от него руку), — иначе бы не предлагал, — хотя ведь знает, что это не так, ну да сказав «а», негоже останавливаться, порой бывает проще утонуть, чем выбраться.

После ужина они втроем — он и обе сестры — поднимаются на второй этаж, там еще две комнаты, в одной постелено ему, в другой — девочкам. Их комната побольше, в ней–то они и решают еще посидеть перед сном, открывают припрятанную бутылочку домашнего винца, болтают и попивают, попивают и болтают, собачий лай давно растворился в наступившей полночи. Он уходит к себе, его будущая жена проскальзывает следом. Сестра не выдаст, да, на всякий случай, утром она переберется к ней в комнату, ты не против? — Нет, — говорит он, печально поглаживая ее ласковое межножье.

Свадьба состоялась через три месяца, накануне посещения загса они впервые сцепились не на шутку. Девочка–провинциалочка слишком многое взяла на себя, стала поучать и командовать, терпеть уже не было сил. Они пошли в салон для новобрачных покупать кой–какую оставшуюся мелочь. Она решила, что ему необходим галстук. Вон тот, видишь? Галстук ему не понравился, но ему вообще не нравились галстуки, надевал их лишь несколько раз в жизни. Нет, не надо, надо, упрямо долдонит она. Галстук купили, потом она решила купить ему хлопковые трусики голубого цвета. Нужного размера не оказалось, ну и что, возразила она, есть поменьше. Неудобно, сказал он, натру яйца. Это ерунда, нет, не ерунда, слово за слово, но трусики так и не купили. Когда же вышли из магазина, то посадил ее в такси и отправил домой (родители невесты сняли квартиру, в ней они и жили последний месяц), а сам поехал к матери, решив, что все, с него хватит, сколько можно, пусть идет в загс с кем угодно, он–то тут при чем?