Частная кара - [60]

Николай понял, что ловкий и умный царедворец спас его от позора, но и дал понять, что не дело выполнять государю работу, ему не присущую.

Манифест был подписан и с выражением прочитан Государственному совету. Многие, в том числе и Лопухин, прослезились. Но в сердце государя поселилась горькая обида на Сперанского. Слишком вероломно, слишком решительно и бесстрашно оказал Михаил Михайлович свою услугу...

«...Не Сперанский ли главный в заговоре? Не его ли старым якобинским вином вспоены все эти умники, все эти просвещенные, которые считают своим правом думать о благе России, забыв, что эта великая привилегия царствующей крови?..

...А может быть, и непроницаемый граф Аракчеев тоже в заговоре?

Александр звал его в Таганрог, но тот не поехал. Потерял разум со смертью поганой бабы Минкиной. Витал в злобе, выискивая убийцу, тенью витал, дьяволом! А может быть, и ни при чем тут Минкина? Плел сети заговора, наперед знал, что выкинет в Таганроге братец!..

Стоп! Кущин — веревочка, которая связывает между собой этих столь не похожих друг на друга людей! Он, первая рука в комитете Сперанского, вдруг командируется в комитет поселений графа Аракчеева...

А сам Аракчеев снова воспылал деятельностью. Является во дворец, подолгу беседует с матушкой. А на Государственном совете сидел на самом виду, мрачный, и думал о чем-то. Не о Минкиной же?! Аракчеев что-то знает».

Николаю Павловичу стало холодно, он зябко передернул плечами.

«Опять тайна...»

В строжайшем, секретном порядке докладывают: в народе, опередив медленно движущийся траурный кортеж с покойным императором, ходят упорные слухи: «Батюшка-царь Александр Павлович жив», «Солдата положили вместо государя в гроб», «Молится за весь народ император-страдалец. Пострижен в монахи». И прочее, и прочее.

Николай распорядился: «Распространителей слухов хватать, нещадно наказывая...»

Слухи достигли Петербурга и пока робко просочились во дворец.

«Аракчеев что-то знает... Ему известна какая-то тайна. Но в руках у меня только один, кто одинаково близок был и к Сперанскому, и к Аракчееву, — Кущин».

— Федрыч, — закричал император, потеряв на миг приобретенную сдержанность, — Федрыч, ко мне!..

Появился Адлерберг, не мальчишка, полковник, несколько удивленный возвращением прежнего, необузданно буйного Николая.

— Значит, так! — все еще не совладав с собой, горячился император. — Кущина ко мне! Кущина из Алексеевского равелина!.. И еще, Федрыч, приготовь бритвенный прибор — будем бриться.

Никто не мог взбивать мыльную пену и так ловко орудовать бритвой, как Адлерберг.

Предчувствуя прикосновение горячего помазка и холодного лезвия к лицу, государь блаженно зажмурился, обретая надлежащую сдержанность. Встал, мягко прошел к окну, чувствуя, как сильное и соразмерное тело легко обретает покой, и ровно и глубоко бьется сердце. Достаточно и того, что он с утра возбуждает себя, к чему эти фамильные вспышки?

Вошел Адлерберг с бритвенным прибором, поставил на столик перед зеркалом, подвинул кресло.

— Ты когда в комитете будешь? — спросил Николай.

— Вечером... Заседание в одиннадцать.

— Что так поздно? — И чуть даже застонал от удовольствия, подставляя лицо, окутанное рыхлой нежной пеной.

— Бывает и позднее, — ответил Адлерберг, направляя на оселке бритву.

— Дело ночное, — хмыкнул, довольный, и попросил: — Ты мне измайловский мундир подай.

Был он в генеральском сюртуке без погон, в безупречной белизны лосинах и в щегольских сапогах, чулком облегающих крепкие икры.

Откидываясь в кресла, потянулся, сладко хрустнули косточки, и он надолго замолчал, крепко закрыв глаза.

Адлерберг углубился в работу.

32. Мир моего детства — Лопасня. На особинку русской была эта сельщина, окруженная грибными, почти таежными лесами, широкими пахотными полями, возделанными еще славянами-вятичами, малыми деревушками и гибельным бездорожьем, в котором увяз Наполеон, а Стремиловский рубеж оказался не под силу фашистской армаде.

Удивительна судьба этого древнего удела в нашей отечественной истории. Впервые Лопасня упоминается Ипатьевской летописью в 1176 году:

«...и потом, после Святослав жены их Михалковую и Всеволожюю, пристави к ним сына своего Олега проводите е до Москве. Олег же проводив и взвратился во свою волость Лопасну...»

Пограничный граф Черниговского княжества хранит рубежи от владимиро-суздальских и рязанских воев.

В 1246 году Батый, взяв в Орду черниговского князя Михаила, убил его. И Лопасня стала уделом вновь образовавшегося княжества — Тарусского.

А спустя восемьдесят два года в Орду призывают князя московского, мудрого и осторожного политика, собирателя русских земель — Ивана Калиту.

Коварны и хитры татарские мурзы, остры их не столько стрелы, сколько глаза и языки. Все досмотрят, все донесут хану. Но остер и изворотлив Иван. Не тощает тугой мешок с деньгами, не скудеют завозни и дворы за Окою, Яузой и Клязьмой. Щедрой будто бы рукою отдаривается князь. И не все разглядит татарский глаз, затуманенный сладкими медами, богатой едой и долгим сном на московских перинах.

Умеет глубоко упрятать Иван тайную жизнь свою, все презрение и ненависть, которыми питает сердце против Орды.