Чащоба - [111]

Вместо обычной перепалки на этот раз в доме разразился шумный скандал.

Когда Лео услышал об этом, ему снова захотелось оглохнуть — чтобы низость и мерзость не доходили до него. Жалобы Вильмута действовали на Лео так, словно бы ледяные капли долбили его темя, и он, возможно, пережил чужой семейный скандал гораздо тяжелее, чем сами его участники.

И вновь Лео ощутил свою вину перед Эрикой. Из-за него очутившаяся в беде Эрика вынуждена была выйти замуж за первого попавшегося и прожить жизнь, унижавшую человека. Он, Лео, вырвал бы Эрику из будничной серости и сделал бы ее другой, избавил бы ее от безвкусных деревенских и поселковых привычек и пробудил бы в ней духовность. Лео верил, что он отучил бы Эрику от замашек, не свойственных деликатным людям; в их жизни царили бы миролюбие и взаимное доверие. Стоит хотя бы раз опуститься по какому-нибудь поводу до перебранки, где не выбирают выражений, и отношения уже навсегда изгажены, словно покрыты въедливой грязью.

В своих мыслях Лео парил в голубом сиянии над безрадостной жизнью Вильмута и Эрики.

Слушая Вильмута, Лео понял: судьба в отместку уготовила ему эти истории. Ведь он первым повернул перед Эрикой жизнь мрачной ее стороной и лишил ее надежды на покой и радость.

Но еще более ужасные душевные испытания ожидали как Вильмута, так и Лео впереди.

То, что произошло вскоре, чуть было не повергло Лео в приступы ревности.

Ну и Вильмут — не мог уж промолчать!

Он все еще считал Лео своим лучшим другом, от которого не было причины что-либо скрывать.

У Эрики появился любовник.

Рассказывая об этом, Вильмут не мог устоять на месте. Ноги, болевшие сильнее обычного, не поспевали за ним. Так он и носился по комнате Лео, подавшись телом вперед. То и дело застывал на месте, стучал кулаком по лбу с высокими залысинами и все повторял: и что у нее только на уме! Вся округа полна слухов, люди смеются не только над Эрикой и ее возлюбленным, но и над Вильмутом. Все началось с совхозного праздника урожая. Вильмут сидел с мужиками из мастерской, вначале он вроде и не замечал, что Эрика все время танцует. Что из того, его ноги уже давно не годились выписывать кренделя на паркете, — так пусть хоть жена покружит. Вильмут уже крепко захмелел, когда заметил, что Эрики в зале нет и что их новый тракторист-танцор тоже будто в воду канул. Мужики из мастерской завелись, на столе появлялись все новые бутылки, и Вильмут забыл про Эрику. Только под утро, добравшись с песней домой, увидел: жена одевается, чтобы идти на ферму. Не было у них времени пререкаться, и Вильмут завалился в кровать, чтобы проспаться.

Прошло несколько дней, и Вильмут стал замечать, что Эрика возвращается с вечерней дойки куда позднее обычного. Однажды даже полночь пробила, когда Эрика соизволила явиться — зардевшаяся, легкой поступью, с непривычным блеском в глазах. Вильмут знал, что доярки, бывает, балуются в комнате отдыха винцом — женщина тоже человек, — им тоже хочется развеяться, развязать языки, поговорить о жизни; так Вильмут и не стал ничего расспрашивать.

Однако вскоре поползли слухи: Эрика шастает к новому трактористу. Вильмут отмел сплетни, не возводите напраслину, танцор этот на несколько лет моложе Эрики, что, ему девок мало, навряд ли его привлечет замужняя женщина, да еще мать троих детей. Мужики в мастерской не стали спорить с Вильмутом, чего им лезть в чужую жизнь. Пусть Вильмут живет в блаженной вере, что у него верная и смирная жена.

Эрика все чаще задерживалась на работе.

На сердце у Вильмута стало тяжело от заботы.

Однажды вечером он отправился на ферму поглядеть. Эрика вышла, осмотрелась — что там увидишь в темноте, Вильмут, как тень, прижался к стене — и направилась в центр поселка. Вильмут, держась на расстоянии, крался следом за женой.

Лео слушал Вильмута, и ему казалось, что и сам он стал участником унизительной слежки.

Пошел мокрый снег. Тяжелые хлопья залепляли глаза, сырой ветер пропах прелой листвой, где-то впереди по едва заметной тропинке шла в сторону домов Эрика. Ее резиновые сапоги оставляли на сыром снегу темные следы, усилившийся снегопад тут же прикрывал их, словно хотел сбить с толку преследователей. Задували порывы ветра, и Эрика не слышала, что за ней крадутся двое — Вильмут и Лео, который в своем воображении шел рядом с другом. Прибавив шагу, они приблизились к ней. Смахнув с глаз налипающий снег, увидели согнувшуюся Эрику. Легкое пальто, надетое поверх толстой вязаной кофты, было тесным в плечах, случайная одежда уродовала фигуру женщины.

Двое мужчин, топавшие за Эрикой, могли бы дать злости слегка улечься: разве их долг был не в том, чтобы простить ее, разве им не следовало бы ею восхищаться — ее жизненная сила неизмерима. Вот она шлепает по мокрому снегу, средних лет женщина, которую обманывали и унижали, которая тяжело трудилась и растила детей и все равно сохранила веру в то, что счастье возможно, она спешит, в надежде, что есть еще в мире для нее нечто светлое.

Но у обоих мужчин, вышагивавших следом за Эрикой — наяву и в мыслях, — недоставало великодушия, чтобы позволить ей к чему-то устремиться. Вильмут исходил гневом, он искал способа сурово отплатить жене, жаждал больно наказать Эрику, чтобы запомнила на всю жизнь. Он не думал, что, набросившись на нее с кулаками, чего-нибудь достигнет. Видимо, подсознательный страх удержал его от применения силы, такой, как он, хилый и хворый, не устоит перед женой. Возможно, его бы самого с позором отдубасили и ему пришлось бы подниматься с грязной слякотной земли. Кряхтя, он, тщедушный, встал бы на ноги, чтобы отряхнуть свои обвислые штаны от налипшего снега. Вильмут понимал, что терпевшая бесконечные обиды Эрика не пожалела бы его, не опустилась бы на колени перед мужем, с которым прожила долгую жизнь, не стала бы лить слезы, просить прощения и поддерживать его, чтобы вместе, в обнимку, поплестись по липкому снегу домой.