Чаша и Крест - [6]

— Да? А чем вы только что занимались? — спросил я язвительно, кое-как приглаживая волосы и подходя ближе.

— Мы говорили о незначительных и приятных вещах, — угрюмо сказал Бэрд. — А вы сразу начнете разговор о том, о чем говорить вредно.

— Замечательно, Бэрд, — сказал я, не выдержав. — Из тебя могла бы получится превосходная нянька, я не сомневаюсь. Но я не напрасно торчу здесь уже вторую неделю. У меня есть много вопросов, и я надеюсь получить на них ответы.

— Это ваше право, — спокойно отозвался человек на кровати.

Темные пятна с его лица почти сошли, и он, видимо, упросил Бэрда покороче подстричь ему волосы и бороду, потому что сейчас он уже был похож не на безумного узника, а на аристократа, оправляющегося от тяжелой болезни. Лицо сильно осунулось, глаза ввалились, но все-таки это лицо поражало правильностью черт и какой-то удивительной внутренней красотой, светившейся из огромных темных глаз. Голос его, почти такой же низкий как у Бэрда, но более глубокого тембра, прозвучал спокойно и уверенно. Я сел напротив него, внимательно вглядываясь в это лицо, напрасно пытаясь обнаружить в нем хотя бы следы страха или лжи. Я видел постоянно присутствующую боль, пережитый ужас, глубоко спрятанную, скрученную в узел тревогу, но внешне он оставался вполне невозмутимым.

— Я не стану вас долго мучить, — сказал я наконец, — но мне хотелось бы знать ваше имя.

Человек тихо усмехнулся уголками губ.

— В камере тридцать восемь у меня отобрали мое имя. В Рудрайге такой обычай — любой, кто попадает туда, теряет имя и прошлое, потому что они ему уже не пригодятся.

— Вы уже не в Рудрайге, — сказал я твердо.

— Если не будет другого выхода, я его скажу, — человек попытался пожать плечами, но только потревожил особенно глубокую рану на груди, — однако я предпочел бы обойтись без этого. В моем имени нет ничего дурного, но мне почему-то кажется, что оно уже не мое, и что я не должен его носить.

Глаза его смотрели прямо и ясно, исключая всякую мысль о безумии.

— Послушайте, — сказал я, — мы спасли вам жизнь и вправе рассчитывать взамен на какую-то откровенность. Подбирая вас на дороге, я дважды нарушил предписания своего Ордена. Надеюсь хотя бы, что вы скажете, за что очутились в Рудрайге.

Человек без имени молча смотрел на меня в упор, и я невольно покраснел и опустил глаза под этим темным взглядом. Казалось, из его глаз било холодное пламя.

— Сьер Адальстейн, — сказал он с легкой насмешкой, слегка приподнимая уголки губ, — вы вполне можете отвезти меня обратно и снова бросить на дороге, потому что я в любом случае не стою ваших усилий. Я не испытаю к вам по этому поводу ничего, кроме благодарности.

— Я не собираюсь вас бросать на дороге! — воскликнул я запальчиво.

— Тогда, наверно, не стоит попрекать меня моим спасением? Заметьте, я о нем вас не просил.

Я тяжело выдохнул сквозь зубы и стиснул руки под плащом, чтобы быть сдержаннее. Похоже, наша находка упорно не желала быть легкой.

— Тогда расскажите мне, что сочтете нужным, — сказал я.

Видимо, я нашел довольно верный тон, потому что незнакомец полузакрыл глаза и некоторое время собирался с мыслями.

— Какой сейчас год? — спросил он неожиданно.

— Две тысячи тридцать первый.

— Всего три года, — пробормотал он задумчиво, — мне казалось гораздо больше… Так что же вы так хотели у меня узнать, кроме моего имени? Зачем вы подобрали меня на дороге?

— Слово "милосердие" вам ни о чем не говорит?

— Я от него отвык за три года, — честно сказал незнакомец. — К тому же, разве воинам Ордена свойственно милосердие к обычным смертным?

Я еще раз выдохнул сквозь зубы. Хотя с другой стороны, непонятно, почему меня так задевали его слова?

— Я вижу, вы неплохо знакомы с обычаями воинов Ордена, — мрачно сказал я. — И с его тайным языком тоже.

Незнакомец некоторое время смотрел на меня сквозь полуопущенные ресницы, и я могу поклясться, что на его лице, неестественно бледном, все еще покрытом пятнами язвы, хоть и значительно посветлевшими, хранившем явный отпечаток недавней боли и страданий, проступает легкая ироническая улыбка.

— Вот что вас заинтересовало… — протянул он наконец, — но вы можете быть спокойны — это единственная фраза, которую я знаю. Но вы ведь подобрали меня на дороге, не имея представления о моих знаниях, разве нет?

— Может и так, — ответил я, тщетно стараясь попасть ему в тон.

— Зачем тогда вы нарушили свой устав?

— Послушайте, — сказал я, не выдержав, — или у меня помутилось в голове, или вы меня упрекаете в том, что мы вас спасли?

Отсвет улыбки медленно погас на бледном лице.

— Да, — тихо сказал он, — я знаю, что это черная неблагодарность, одинаково недопустимая как для воинов Ордена, так и для простых смертных. Но я предпочел бы сейчас лежать там, на дороге и ни о чем не думать.

— Почему?

— Теперь мне придется помнить… — сказал он мрачно. — И узнавать, что случилось… — он запнулся, — с теми, кого я знал. Это слишком… тяжело.

Что я мог ему ответить? На мгновение я снова невольно обрадовался, что орденский плащ надежно укрывает меня от бед этого несчастного мира. Невзирая на то, что меня явно ожидал страшный гнев Великого Магистра. Невзирая на все возможные покаяния, ссылку в самое отдаленное командорство, хлеб и чечевичную похлебку в течение всей жизни — я благодарил небо, что не родился в Круахане.