Чаша цикуты. Сократ - [51]

Зачем всё это? О боги, зачем?

— Итак, мы определили, что такое счастье, — услышал Софокл голос Сократа. — Счастье — это сбывшееся желание, которое по силе и значению сравнимо с главной целью жизни, но таковой не является, потому что главная цель жизни — приготовление души к вечному блаженству. Когда сбывается малое желание — мы говорим об удовольствии, когда большое — о счастье. Есть счастье, которого мы желаем, но не ждём, потому что оно кажется нам недостижимым. И если оно всё же случается, мы оказываемся наверху блаженства. Есть счастье, которого мы ждём, к которому мы пробиваемся всеми силами и достигаем его. Оно дороже неожиданного счастья, но всегда оказывается с примесью горечи и усталости. Что же касается радости, которую мы испытываем в предвкушении удовольствия или счастья, то она никаким образом не влияет на приход удовольствия или счастья. Словом, радуйтесь! Радуйтесь и ничего не бойтесь! Ты понял, Софокл? — Сократ потряс Софокла за плечо. — Ну проснись же! Ты понял?

   — Я понял, — ответил Софокл. — Но я хотел сказать, что счастье обманчиво, что даже предсказанное оракулом счастье может не сбыться, а потому не следует заранее радоваться. Зато несчастье к нам приходит с неизбежностью, всегда сбывается, всегда неминуемо. А коль оно неминуемо, то стоит ли о нём знать заранее? Вот спросим мы у Пифии о войне, о том, кто победит — Афины или Лакедемон. Один из двух ответов даст нам Пифия: либо победят Афины, либо победит Лакедемон. Что, если победит Лакедемон? Что делать Афинам, если они узнают об этом? Сразу же сдаться на милость пелопоннесцев? Но это унизительно! Сражаться до последней капли крови? Но это бессмысленно. А что делать Периклу, если Пифия скажет, что он не доживёт до победы? Да и будет ли победа? Я думаю, — сказал Софокл после короткой паузы, — что не следует спрашивать.

   — Это надо обсудить, — серьёзно сказал Сократ. — Ибо приготовиться к неизбежному тоже есть испытание и работа духа.

Они прибыли в Платею под вечер и ещё до заката солнца успели устроиться на ночлег при храме Гестии, в приюте для странствующих. Они могли бы найти ночлег и получше — многие платейцы почли бы за честь видеть своим гостем Софокла, знаменитого не только в Аттике, но и в Беотии. Но Софокл сказал, что покой для него дороже почестей, что тихая ночь у огня Гестии стоит шумного пиршества в богатом доме. Хромон приготовил горячий ужин, был вкусный сыр и хорошее вино. Усталость и сытость быстро повергли всех в сон. Так что никто из них даже не услышал, когда по черепице забарабанил дождь и на прилегающей к храму площади стали раздаваться крики, столь неожиданные среди ночи. Но проснулись другие люди, заржали в стойлах лошади. Хромон, который спал при оружии, как и подобает телохранителю, пробудился первым и, ещё на зная, что случилось, растолкал своих спутников.

   — Тревога! — объявил он им, бросаясь к двери и обнажая меч. — Я слышу крики глашатая. В городе тревога!

Сократ и Толмид опоясались мечами. Софокл обвязал ремнём ларец, в котором хранились дары для Дельфийского храма, сунул его в нишу и завалил шкурами и соломой.

   — Спрячь также свои свитки со стихами, — посоветовал Софоклу Сократ.

   — Стихов не так много, — ответил Софокл, — и я помню их наизусть!

   — Толмид, — приказал вознице Хромон, — пойди и узнай, что там происходит. И проверь, хорошо ли заперта конюшня. Пи с кем не ввязывайся в драку, пока не сообщишь нам о случившемся.

Толмид послушно нырнул в дверь. Софокл подбросил в тлеющий очаг соломы и хвороста.

   — Что бы ни случилось — мы вне опасности, — сказал Сократ. — Мы под защитой храма.

   — Не стоит преувеличивать нашу безопасность, — возразил Софокл. — Ведь мы не у алтаря. А там места для всех не хватит. Храм так мал...

Не успел Софокл произнести последнее слово, как вернулся Толмид.

   — Что? — остановил его в дверях Хромон.

Толмид узнал не много. Нои того, что он узнал, было достаточно, чтобы оценить случившееся: отряд фиванцев, союзников Лакедемона, — никто не мог сказать Толмиду о его численности — вошёл через предательски открытые ворота в Платою и стоит на рыночной площади. Отрядом командуют беотархи[93] Пифангел и Диемпор. Глашатаи фиванцев склоняют жителей Платеи к союзу. К союзу против Афин.

   — Они предлагают платейцам добровольно объединить с ними оружие. В Платее паника, хотя фиванцы пока никого не трогают, — закончил свой краткий рассказ Толмид.

   — Проклятие! Псы фиванские! — выругался Сократ. — Они начали войну ещё до её объявления.

   — Не попытаться ли нам выбраться из города, — скорее предложил, чем спросил Софокл.

   — В такую темень, в такой дождь?! — возразил Сократ. — И кто откроет нам городские ворота? Фиванцы? Дождёмся утра. Хорошо уже и то, что нет резни. Я с Толмидом пойду на площадь, — сказал он решительно. — А ты, Хромон, останешься с Софоклом. Никто не должен переступить порог этого приюта! — приказал он Хромону.

Лил дождь, но отряд фиванцев оставался на площади — и это было странно: фиванцам ничего не стоило ворваться в дома горожан и довершить свой преступный замысел силой оружия. Но что-то удерживало их. Быть может, осознание вины, которую они взвалили на себя, столь безрассудно приблизив роковое столкновение между Афинами и Лакедемоном.