Чаша цикуты. Сократ - [135]

Сократ взял из его рук педилы, помял их в пальцах, поднёс к носу, понюхал, подбросил на ладонях, приложил к щеке. Всё так и было, как сказал Симон, — это были великолепные педилы: прочные, лёгкие, ароматные, сухие, с мягкими ремешками, просто хорошо сшитые, наконец, — ведь сделал их сам Симон, старый искусный мастер и давний друг Сократа.

   — Спасибо, — сказал Симону Сократ. — Но зачем? Если я их и надену, то сделаю в них, может быть, десятка три шагов...

   — Я подумал, что здесь холодный и жёсткий пол, камень, скала. А ты пришёл сюда босой. Твоим ногам и холодно, и жёстко ступать... Да и что я ещё мог сделать для тебя, Сократ? Ничего, кроме этих педил.

   — Ты сам босой, — заметил Сократ.

   — Это правда. Но я хожу по мягкой траве, по тёплой и нежной пыли дорог, по гладким камням улиц и площадей, по мраморным ступеням храмов. А ты — по корявому каменному полу тюрьмы. Кому лучше быть босым, тебе или мне?

   — Тебе, — ответил Сократ.

   — Значит, ты поменялся бы со мной?

   — Поменялся бы.

   — Слушай! — обрадовался Симон. — Так давай сделаем это!

   — Ты о чём?

   — Давай поменяемся, — предложил Симон. — Я останусь здесь, а ты уйдёшь.

   — Не смеши меня, Симон, — сказал Сократ. — И меня и тебя знает в Афинах каждая собака. Любой стражник сразу же отличит, кто из нас Сократ, а кто Симон. Единственное, чем мы похожи друг на друга, так это тем, что оба мы старики. Но ведь мы не выжили ещё из ума, правда? Ты, конечно, просто пошутил, чтобы развеселить меня, Симон.

   — Ничуть! — горячо возразил Симон. — Я не шучу! А очень серьёзно предлагаю: я останусь здесь, а ты уйдёшь.

   — Но...

   — Постой, — не дал сказать Сократу Симон. — Всё очень просто: есть один скульптор и художник, который сказал мне, что может с помощью всякого там хлама и красок сделать меня похожим на тебя, а тебя — на меня. Как это делают с артистами в театре... Теперь ты понял, в чём хитрость моего предложения? Теперь ты убедился, что я не шучу?

   — Убедился, — ответил Сократ.

   — И что скажешь?

   — Ничего.

   — В каком смысле — ничего?

   — В том смысле, что меня можно сделать похожим на тебя, а тебя — на меня. С этим я согласен, — ответил Сократ.

   — А с тем, чтобы поменяться ролями?

   — Несогласен.

   — О боги! Почему?

   — Потому что нельзя тебе умирать за меня.

   — Я тебя поймал: ты сам говорил и убеждал всех, когда мы пировали у Агафона, что друг должен умереть за друга в бою.

   — В бою — да.

   — И здесь идёт бой не на жизнь, а на смерть.

   — Нет, — твёрдо сказал Сократ. — Здесь нет никакого боя. Бог послал мне судьбу, а ты хочешь, чтобы я обманул Бога. И к тому же совершил преступление — подставил бы под смертельный удар тебя.

Не ты меня спас бы, Симон, погибнув, а я убил бы тебя, чтобы спастись самому. И вот какой вопрос, Симон: почему ты решил, что твоя жизнь дешевле моей? Только потому, что ты сапожник, а я философ?

   — Сапожников в Афинах сотни, — ответил Симон. — А философ только один — ты.

   — Когда б Афины нуждались в сотне философов, их было бы сто. А так они, судя по всему, и в одном не нуждаются, раз решили избавиться от меня. От сапожников же не избавляются. Теперь и посуди, кто важнее для афинян.

   — Так то для афинян. А для мудрости?

   — Если афинянам не нужна мудрость, то мудрость не многого стоит, Симон. Афины, говорил великий Перикл, слава мира, его гордость и красота. Нет ничего лучше Афин. И что делают Афины, то и закон.

   — Даже тогда, когда они убивают невинных?

   — Даже тогда, — сказал Сократ.

   — Нс понимаю, — признался Симон. — Объясни.

   — А тут и объяснять нечего: наказание за несправедливость неминуемо, даже если несправедливость допустили великие Афины. И тогда, глядя на Афины, все эллины понимают: ни великие, ни тем более малые не избегнут наказания за несправедливость. И стало быть, всем надо поступать по справедливости. Так творится наука. Теперь ты понял?

   — Понял, — ответил Симон и спросил: — Так ты возьмёшь мои педилы?

   — Конечно, — ответил Сократ. — Мне будет приятно думать, что последние шаги по жизни я сделал в педилах Симона, моего старого доброго друга. Давай выпьем за нашу дружбу, Симон, — предложил Сократ, наполняя кружки.

   — Ох, — похлопал себя по животу Симон, — я уже наелся и напился до отказа, но всё равно не откажусь от кружки вина за дружбу. За дружбу! — произнёс он громко, подняв кружку над головой.

   — За дружбу! — сказал Сократ.

Каждый день Сократа навещали друзья. Снова и снова приходили к нему Платон, Критон, Антисфен, Аполлодор, Критобул, фиванцы Симмий и Кебет, Аристипп из Кирены, мегарец Евклид и, конечно же, Симон. Эти встречи напоминали те, прежние, когда беседа текла часами и спор не умолкал среди веселья. Правда, веселья теперь было мало, хотя Сократ старался всех развеселить. Многие украдкой вытирали слёзы, глядя на Сократа, и при первом же удобном случае возвращались к разговору о побеге из тюрьмы. Но Сократ был непреклонен. Из всех разговоров с друзьями только этот разговор, о побеге, и огорчал его. Во всё же остальное время он бывал весел, шутил, будто не знал, что священная триера уже приближается к берегам Аттики.