— Он не расстроится, уверяю тебя! — покивал головой Майгус и спрыгнул с кресла, шлепнув босыми пятками о паркет. — А сейчас я оставлю тебя и примусь за работу. Случай этот очень серьезный, и я не знаю, сколько времени мне потребуется. Может быть, дней пять, а может и поллуны… Очень возможно, что у меня вообще ничего не получится. В таком случае я прямо скажу вам об этом, не прибегая к красивой лжи, которой, как я понимаю, опутали с головы до ног бедного Гарриго мои так называемые собратья.
— Это было бы весьма достойно с твоей стороны, — кивнул Конан, также поднимаясь с кресла.
Перспектива провести в этом захолустье неизвестно сколько времени отнюдь не воодушевила его, что нетрудно было прочесть на его враз поскучневшем лице. Заметив это, Майгус расплылся в неком подобии радушной улыбки.
— Я понимаю, любезный гость, каким скучным может показаться пребывание в этой глуши тебе и твоим солдатам…
— А нет ли у тебя винного погреба? — с надеждой перебил его киммериец.
— К сожалению, нет. Ни я, ни моя дочь, ни мои малочисленные слуги не пьем вина. Но в четверти дня пути отсюда есть деревушка с вполне приличной таверной. При таверне есть постоялый двор, так что твои солдаты могут поселиться там, чтобы не совершать каждый день утомительный путь туда и обратно. Ты же, посланник герцога, можешь выбирать: либо присоединиться к своим ребятам, либо жить в моем доме — увы! — лишенном винного погреба, как и многих других приятных вещей. Сам я целиком уйду в работу, и вряд ли мы будем видеться, даже мельком. Но у меня есть дочь, молодая и очень умная девушка. Она не позволит тебе скучать, я очень надеюсь. Так что выбор за тобой, киммериец.
«Положим, чтобы выбрать, сначала нужно взглянуть на дочку», — подумал Конан, но вслух от подобного замечания удержался, лишь хмыкнул многозначительно.
— Впрочем, сначала надо познакомить тебя с дочерью! — воскликнул Майгус, прочитав его нехитрые мысли, и хлопнул себя по гладкой и словно покрытой желтоватым лаком макушке. — Должен только предупредить тебя, Конан. Дочь моя росла и воспитывалась в почти полном одиночестве, игрушками ее были магические кристаллы и талисманы, с десяти лет она зачитывалась книгами по мантике и астрологии… Сам понимаешь, это не могло не наложить отпечатка на ее характер. Она немножечко странная, моя Иглессия… — Майгус произнес имя с такой нежностью, что Конану стало ясно, как много значит для старика его странная дочурка. Открытие это наполнило его уверенностью, что гороскоп для Зингеллы, такой же единственной дочери у отца, будет сделан со всей добросовестностью. — Она взбалмошная и эксцентричная. Одиночество приучило ее разговаривать и смеяться саму с собой. Ей уже минуло двадцать, но порой она шалит и озорничает, словно малый ребенок…
«Пожалуй, лучше провести это время с ребятами в таверне, — подумал Конан, не питавший особых пристрастий к эксцентричным девицам, воспитанным на магических кристаллах и тайных книгах. — Если она еще и похожа внешне на своего папочку…»
Но лишь только, повинуясь зову отца, в комнате возникла Иглессия, варвар мгновенно переменил свое решение.
* * *
— …Теперь взгляни сюда, Конан, на этот меч. Не правда ли, отличный экземпляр?.. Глядя на него, ни за что не скажешь, что его выковали целых четыре тысячи лет назад! Его лезвие так светло и прохладно, на нем нет ни единой зазубрины, словно и не орошали и не разъедали его все эти годы бесчисленные потоки горячей вражеской крови… Словно и не разрубал он со всего размаха мириады черепов и костей… Он напоминает мне вечный лед. Голубые острые вершины гор где-нибудь в сумрачной Гиперборее, где и был он призван к жизни в незапамятные времена. Знаешь ли ты, что у многих народов меч служит символом мировой оси, соединяющей небо, землю и подземный мир? В Гиперборее, Асгарде и Ванахейме в тайниках жрецов хранятся мечи, очень древние, наделенные магической силой первобытных творцов космоса из хаоса, мечи, которым поклоняются, как божествам. Им приносят в жертву людей и животных. Из каждой сотни пленных один мужчина, самый могучий и мужественный, торжественно лишается головы на алтаре, рядом с воткнутым вертикально в землю бессмертным оружием. Этот меч — он из тех самых. Меч-бог!
Иглессия провела пальцами по огромному лунно-блестящему клинку. Ее голубые глаза, такие же холодные и блестящие, что и божественное лезвие, светились гордостью и восхищением. Вне всяких сомнений, меч для нее был живым и очень почитаемым существом.
— Все, кому доводилось когда-либо касаться этой рукояти, становились его слугами. Не он, меч, служил им, но наоборот: сражавшиеся им были преданными его служителями, послушными исполнителями высшей его воли. А знаешь ли ты, что у этого меча есть имя? Но очень мало кто его знает, и вслух произносить его нельзя… Если ты задумаешь покончить с собой, киммериец, делай это мечом и ничем больше. Только удар благородного меча придает этому поступку высокое достоинство… Когда мне нужен совет, я прихожу не к отцу своему, но сюда, к нему, как к оракулу. Он разрешает самые неразрешимые вопросы… Если к нему приблизится тот, кому суждено окончить свою жизнь на плахе, самый конец лезвия побагровеет и задрожит. Подойди-ка ближе, киммериец, еще ближе! Видишь, меч спокоен, значит, тебе эта позорная судьба не грозит.
