Час звезды - [7]

Потом — неизвестно почему — они переехали в Рио, невероятный Рио-де-Жанейро. Тетка нашла ей работу, потом умерла, и она, теперь одинокая, снимала комнату с четырьмя другими девушками, продавщицами из универсальных магазинов.

Комната находилась в мансарде старого дома, построенного в колониальном стиле на извилистой улице Акре, недалеко от порта, среди публичных домов, обслуживающих моряков, да складов для угля и цемента. Грязная портовая пристань наводила ее на тоскливые мысли о будущем. (Что это? Я вроде бы слышу бравурные аккорды рояля — не символ ли это того, что жизнь девушки в будущем сложится счастливо? Я радуюсь этой возможности и сделаю все, чтобы она осуществилась.) Улица Акре. То еще местечко! Жирные крысы улицы Акре. Я никогда не бываю там и без стыда признаюсь, что боюсь этой жизненной грязи.

Изредка на рассвете ей выпадало счастье услышать пение петуха, и она тосковала по сертану. Как оказался петух на улице Акре, среди складов, заваленных товарами для экспорта и импорта? (Если читатель достаточно богат и устроен в жизни, ему надо перешагнуть через себя, чтобы понять, как иногда живут другие. Если он беден, он не станет меня читать, потому что моя книга — роскошь для тех, кто испытывает постоянное чувство голода. Я играю здесь роль предохранительного клапана, спасая средний класс от самоубийственного существования. Я знаю, как страшно перешагнуть через себя, ведь все новое обычно пугает. Хотя безымянная героиня этой книги — фигура древняя, ее можно назвать даже библейской. Она была непроросшим зерном и не знала цветения. Нет, вру, она была травой.) Удушливыми летними ночами она лежала без сна, вся в поту. Этот пот кажется мне подозрительным. Уж не больна ли она туберкулезом? В темноте слышался чей-то свист и тяжелые шаги, и вой бродячих псов. И между ними — безмолвие звезд и бег времени, которому нет дела ни до нее, ни до нас. Так проходили дни. Пение петуха на заре скрашивало ее серую жизнь. Шумная птица на улице Акре была живым ростком в каменной пустыне.

Улица Акре для жилья, улица Лаврадио для работы, портовая пристань — для прогулок по воскресеньям, да еще долгие гудки теплоходов, от которых неизвестно почему сжимается сердце, и сладостное, хотя и немного печальное пение петуха. Иногда она видела этого петуха во сне. Он появлялся из небытия, подходил к кровати и приветствовал ее. Но это был неглубокий сон, потому что почти год она была простужена. На рассвете ее мучил сухой кашель, она глушила его, уткнувшись в тощую подушку. Но соседки по комнате — Мария да Пенья, Мария Апаресида, Мария Жозе и просто Мария — не просыпались. Они слишком уставали на работе, которая не имела названия, но от этого не была легче. Одна из них продавала пудру «Коти». Ну, это ж надо! Они только поворачивались на другой бок и засыпали еще крепче. Небо наверху или внизу? — думала девушка с северо-востока. Она лежала, утратив чувство реальности. Иногда по вечерам ее почти сводил с ума, не давая уснуть, острый приступ голода, перед глазами неотвязно стоял кусок говядины. Чтобы избавиться от этого видения, она тщательно разжевывала и глотала лист бумаги.

Так. Я до сих пор не могу смириться с этим. Боже мой! Мне гораздо проще общаться с животными, чем с людьми. Когда я вижу своего коня, свободно пасущегося на лугу, мне хочется прижаться лицом к его сильной, бархатистой шее и рассказать о своей жизни. И когда я глажу по голове свою собаку, я знаю, что она понимает меня без слов.

Возможно, девушка с северо-востока уже поняла, что жизнь — штука достаточно скверная, и что душа не всегда крепко привязана к телу, особенно такая слабая, как у нее. Напичканная суевериями, она воображала, что если она почувствует вкус к лучшей жизни, разочаровавшись в своей собственной, то превратится в ползучую гадину. А этого, несмотря на весь ужас своего положения, она не хотела, не хотела лишиться себя. Она считала, что подверглась бы тяжелому наказанию и даже смертельной опасности, если бы у нее появились удовольствия. Поэтому она спасалась от смерти тем, что жила, довольствуясь малым, экономно используя свою жизнь, чтобы та не оборвалась. Эта экономия давала ей определенное чувство безопасности, ведь кто низко летает, тому не так больно падать. Чувствовала ли она, что живет напрасно? Не знаю, думаю, что нет. Только однажды задала она себе трагический вопрос: что я есть? Но так испугалась, что совершенно перестала думать. Но я, которому не удалось стать ею, чувствую, что живу напрасно. У меня есть средства и я регулярно плачу за свет, газ и телефон. А эта девушка иногда даже покупала с зарплаты розу.

Эти события произошли в нынешнем году, и я откажусь от этой трудной истории, только обессилев от борьбы, я не дезертир.

Иногда она вспоминала песенку, под которую водили хоровод соседские девочки — девочки с розовыми бантами в локонах: "я пришел за вашей дочкой, ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля…». Она не принимала участия в их играх, потому что в это самое время тетка заставляла ее мести пол. Мелодия этой песенки была бледным призраком, как безумно красивая, но увядшая роза, эта мелодия была нежным и ужасным призраком детства, лишенного куклы и мяча. Раньше она любила представлять, как бежит за мячом с куклой в руках и смеется. Смех этот кажется зловещим, он перенесен из прошлого больным воображением, это тоска по тому, чего не было, но могло бы быть. (Я прекрасно понимаю, что у меня получается бульварный роман, как я ни пытался избежать сентиментальности.)