Час воздаяния, или Разумная фортуна - [34]

Некий доктор, чья борода волнами ниспадала до щиколоток, узрев единодушие и решимость женщин, положился на свое красноречие и надумал угомонить их такими речами:

— С превеликой опаской берусь я возражать вам, ибо разуму не под силу бороться с красотой, а риторике и диалектике не устоять противу ваших прелестей. Однако я спрошу вас, как сможем мы быть уверены, что вы будете блюсти законы, коль скоро первая женщина, едва появившись на свет, уже нарушила закон господа своего? Какое оружие можем мы без боязни вручить вам, ежели вы, будучи вооружены одним только яблоком, побили им, будто камнями, все колено Адамово столь основательно, что кара сия грозит даже тем мужчинам, чья жизнь еще сокрыта в дали грядущих времен? Эта женщина сетовала на то, что законы направлены против вас; это было бы правдой, если б все вы добавили, что сами действуете супротив всех законов. Чья власть сравнится с вашей, коль скоро вы, лишенные права выносить приговор, ибо не изучали законов, выносите приговор самим законам, совращая судей! Мы издаем законы, вы же их нарушаете. Ежели миром правят судьи, а — женщины правят судьями, стало быть, миром правят женщины, заправляя теми, кто правит им, ибо для многих возлюбленная куда сильнее, чем выдолбленное наизусть слово закона. Адам послушался слов, сказанных дьяволом жене его, и ослушался тех, «то изрек господь, обращаясь к нему. Велика власть дьявола над сердцем человеческим, коли говорит он устами одной из вас! Женщина есть дар, коего надлежит бояться, любя; а любовь и страх трудносовместимы. Тот, кто без оглядки любит женщину, ненавидит самого себя; тот же, кто без оглядки ненавидит ее, ненавидит самое природу».

Какого Бартоло не перечеркивают ваши слезы? Какой Бальдо не вызывает вашего смеха? Ежели мы занимаем почетные должности, вы тратите наши доходы на украшения и наряды. У вас есть один закон — красота ваша. Был ли хоть один случай, чтоб вы прибегли к сему закону и он оказался бессилен? Был ли хоть один человек, испытавший его на себе и не уступивший ему? Если мы даем себя подкупить, то это для того, чтобы купить вас; если искажаем закон и правосудие, то по большей части повинуемся приказу прелести вашей; вы извлекаете выгоду из подлостей, на кои понуждаете нас, мы же остаемся при позорной славе судей неправедных. Вы завидуете ратным делам нашим, но вам зато выпадает на долю безмятежная вдовья жизнь, нам же — посмертное забвение. Вы ропщете на то, что смерть карает изменницу жену, а не изменника мужа. Ах! Восхитительные чертовки, ужели смерть кажется вам чрезмерно суровой карой за распутство, коли оно лишает чести и мужа, и детей ваших и бросает позорную тень на целое поколение? А ведь доброе имя ни в чем не повинных созданий куда дороже, нежели жизнь одной развратницы! Но посмотрим, к чему приводят сии проступки: изменам вашим нет счета, столь велико их число; нет счета и казням за измену, ибо казней этих раз-два и обчелся. Преступление влечет за собой наказание, однако так ли бывает на деле? Вы сетуете на то, что мы вас охраняем, — стало быть, сетуете на то, что мы вас ценим, ибо кто же станет хранить то, что ему не нужно? Изо всех моих рассуждений следует, что вы господствуете, а мы повинуемся, вы наслаждаетесь миром, вы же развязываете войны. А ежели вы хотите потребовать того, чего вам впрямь недостает, требуйте, чтоб вам даровали побольше умеренности да разумности.

— Разумности, говоришь?!

Не успел злополучный доктор произнесть это слово, как все женщины накинулись на него и давай его колошматить и выщипывать ему бороду с такой яростью, что вмиг повыдергали это положенное ему по чину украшение, так что теперь он голым лицом своим сошел бы в ином месте за старуху. Они и вовсе придушили бы его, кабы не сбежался народ поглазеть на бурную схватку между «мусью» — французом и итальянским монсиньором. Спорщики уже выразили взаимное неудовольствие тумаками, получили, каждый по sanctus'y в морду, и обоим досталась полная мера пинков и зуботычин. Француз кипел от злости, итальянец корчился от гнева. С одной стороны набежали итальянцы, с другой лягушатники. Вмешались в спор и немцы и, с трудом уняв драчунов, вопросили их о причинах ссоры. Француз подтянул обеими руками штаны, которые в пылу драки сползли на щиколотки, и ответил:

— Мы, подданные всех государств, сошлись здесь, дабы обсудить, как облегчить свое житье-бытье. Я только что беседовал с моими соотечественниками о горестной участи Франции, нашей родины, стонущей под гнетом всемогущего Армана, кардинала Ришелье. Я разъяснил им, с каким коварством он якобы служит королю, а на деле позорит его; каков сей хитрый лис, что скрывается под пурпурной мантией; как ловко сеет он кривотолки среди христиан, дабы поднятым ими гулом они заглушили скрип его напильника; как интриги его уже истощили доверие монарха; как отдал он на откуп своим родичам и друзьям сушу и море, крепости и правление, армию и флот, очерняя всех благородных дворян и превознося подлых. Я напомнил соотечественникам моим о судьбе маршала д'Анкра, разрубленного на куски и обращенного в пепел; напомнил им о де Люине и объяснил, что король наш расправляется с прежними любимцами не сам, а руками того, кто входит в милость, как это и было проделано с теми двумя. Я заметил, что с недавней поры во Франции изменники, нам на беду, стали чертовски осмотрительны, ибо поняли, что подстрекать на мятеж против короля — дело опасное и карается оно как предательство, а посему куда спокойнее творить злодеяния, если вознестись и стать фаворитом на королевской службе: тогда, вместо того чтобы карать предателей, им станут поклоняться, как царям царей. Я предложил, предлагаю и впредь буду предлагать всем, кто сюда явился, упрочить королевское престолонаследие и вырвать с корнем плевела измены, а для сего — провозгласить нерушимый и беспощадный закон такого содержания: всякий король Франции, ежели подпадает под власть фаворита, лишается ipso jure