Час волка на берегу Лаврентий Палыча - [22]

Украины, а России же останется просто наблюдать всё это по телеку, как очередные балканские войны.

Для русских же людей в Крыму самое умное, прямо, вот, сейчас, собрать вещи и переселиться в Тамбовскую область (или в Липецкую).

Моя последняя и окончательная супруга, Надежда Владимировна Гущина, корнями своим именно из тех мест, хоть и в Москве родилась.

Семнадцать лет назад, августом 83 года, решили мы с ней пожениться и поехали в путешествие в поисках её корней. Так я там, в краях надёжиных предков был просто потрясен обилием брошенных деревень и пустых, заросших бурьяном земель. Если не ошибаюсь, последний раз такое на Руси случилось после батыева нашествия.

Тебе же в подобном стиле вести речь о Крыме надо не со мной, а с другом моим, известным петербургским литератором Юрием Хохловым. Тут бы вы оба спелись, как Олейников со Стояновым. Впрочем, о Хохле надо рассказать подробнее, ибо человек он исключительно колоритный. Мы с ним пили запойно все пять лет в одной группе португальского языка филфака ЛГУ, а после окончания университета пошел Юра в армию, где служил переводчиком в учебном лагере повстанцев из португальских колоний. Лагерь находился в пустыне Кара-кум, где до ближайшего винного магазина было три дня караванного пути. Естественно, весь этот армейский год был Юра абсолютно трезв, а посему так понравился начальству, что его перевели из Каракумов в Москву преподавать португальский язык в знаменитом Институте военных переводчиков. Мало того, ему с супругой и сыном даже выделили большую просторную комнату в малонаселенной квартире на Соколе.

Да вот только Сокол – не Каракумы и до винного магазина путь там был несравненно короче. Оттого Юра довольно часто появлялся на занятиях, мягко выражаясь, в весьма нетрезвом виде. А надо сказать, что внешности он был, да и сейчас еще есть, весьма примечательной.

Высоченный, косая сажень в плечах, пышноволосый блондин сибиряк. При этом исключительно интеллигентный вид: всегда чисто выбрит, в красивых модных очках и с выражением некой благости на челе. И вот такой благостный, атлетического вида красавец входил в аудиторию, клал на преподавательский стол свою фураньку и говорил курсантам:

"Пшите кнтрольную". Какую? – интересовались курсанты. А какую хотите! – отвечал им лейтенант Хохлов и прямо за столом засыпал.

Курсанты же Юру любили. Потому они запирали дверь, воткнув в неё ножку стула, брали его фураньку и оба академических часа играли на ней в карты.

Так благодаря солидарности курсантов мог бы он там "преподдавать" неопределенно долгое время, если бы не погубил его карьеру друг по фамилии Колобков. Этот мудак, видишь ли, вздумал жениться и пригласил Юру на свадьбу. Тот прилично оделся, даже галстук повязал.

Вышел из дома, сел у себя на Соколе в такси и сказал водителю: "К

Колобкову на свадьбу!" И тут же вырубился, ибо за здоровья друга, да его невесты пил третьи сутки. Водитель, получив столь точное указание, почему-то им не воспользовался, а отвез Юру в ближайший вытрезвитель и тем самым поставил крест на его военной карьере.

Произошло это где-то в мае 71-го года, аккурат за несколько месяцев до моего возвращения из Алжира. Так что, когда мы с ним в августе встретились, Юра лейтенантские погоны, галифе и фуражку с кокардой уже не носил. Супруга его Алевтина Степанна, узрев мужа без сих предметов воинской доблести, почувствовала, вдруг, к нему столь сильную неприязнь, что взяла подмышку сына Михаила и отбыла в родной город Саратов, к родителям, а Юра остался куковать один одинешенек в своей комнате на улице Алабяна.

Тут же начал обмен на Питер, и, надо сказать, что за такую комнату вполне мог рассчитывать на прекрасную квартиру в Северной

Пальмире. Всего-то и требовалось малость побегать, посуетиться и выбрать вариант. Но это было выше Юриных сил, и он согласился на самый первый и самый кошмарный – комната в огромной жутчайшей коммуналке с коммунальным же сортиром на два очка! Клянусь, я в ленинградских домах нигде больше такого не видал. Сама же квартира находилась на втором этаже полу развалившегося барака, построенного в первые годы советской власти на месте знаменитой, когда-то взорванной эсерами дачи Столыпина на Аптекарском острове, прямо на берегу Большой Невки.

Причиной такого неравноценного обмена послужила одна тысяча полновесных советских рублей, данная Юре в виде доплаты. Получив их, он тут же ушел в жутчайшую гульбу по московским кабакам, особенно полюбив "Славянский базар", где его в тот период все официанты звали по имени. В ноябре, когда мы с Викой въехали в нашу Вешняковскую квартиру, Юра тоже стал весьма часто туда наведываться, к ужасу моей супруги, а особенно тещи. К счастью, я там все же больше находился один, поскольку жена с дочкой первое время предпочитали жить у её родителей в Черемушках, благо там имелся телефон, так что мы с

Хохлом могли расслабиться.

Он приходил всегда с литром водки. А я перед ним выкобенивался.

Ставил на стол привезенные из Алжира красивые итальянские рюмки, сервизы, французские вилки, ножи, салфетки. Литератор Хохлов злобно смотрел из-под очков на сие иностранное великолепие и брюзжал: Ну, на хрена всё это? На хрена!? Ведь на газетке-то как удобней, как удобней! Поел, попил, газетку свернул, выкинул, и посуду мыть не надо!