Час ведьмы - [21]
Прежде чем ответить на вопрос матери, Мэри спросила, где слуги. У ее родителей служили двое: Абигейл Гезерс и Ханна Доу. Девушки приехали вместе в позапрошлом году, но были совершенно непохожи. Абигейл было восемнадцать, она была высокой, стройной, болтушкой, которая, скорее всего, в ближайшее время найдет себе жениха в своем окружении; Ханне было семнадцать, невысокая, застенчивая, она панически боялась мужчин. Способности Абигейл вовсю проявлялись на кухне: так, она изобрела сочетание специй для тушеной тыквы — рецепт, которым Мэри поделилась с Ребеккой Купер.
— Они на заднем дворе. Мэри доит корову, а Ханна возится со свиньями, — ответила мать. — Можешь спокойно рассказывать.
Мэри глубоко вздохнула и ответила:
— Муж взял одну из вилок, которые ты принесла в наш дом, и попытался пригвоздить мою руку к столу.
— Что?
— И он бил меня, мама. Я никому не говорила до этого момента. Но больше не могу жить с ним. Я не могу жить с человеком, который направил зубья Дьявола на свою жену.
— Синяк у тебя на лице…
— Да. Тот синяк. И другие.
Они сели за стол на кухне, и Присцилла Берден пристально осмотрела руку дочери.
— Давай смажем ее вином. Потом сделаем припарку. Со вчерашнего ужина у нас остался пепел в очаге и немного жира.
— Мне кажется, кость сломана.
— Нельзя расколоть руку. По крайней мере, мне это не под силу. Сходим к врачу.
Мэри кивнула.
— Сильно болит? — спросила мать.
— Меньше, чем вчера. Но она мучает меня.
— У меня есть валериана.
— Мама!
Присцилла молчала.
— Я не шутила, когда сказала, что больше не могу жить с Томасом.
Мать встала и взяла с полки оловянную миску. Поставила ее на стол и открыла бутылку красного вина.
— Рана свежая. Может жечь, — предупредила она, кладя руку дочери в миску.
— Я намерена развестись с ним, — продолжила Мэри.
— Я не знаю законов, голубка.
— Отец знает.
— Но мне известно, что Джоанна Хальселл пыталась развестись с Джорджем Хальселлом, но все еще живет с ним.
— Они священнослужители?
— Нет. Никто из них не служит в церкви. Но я предлагаю тебе хорошо подумать. Господь… — начала было мать, но осеклась, когда ее дочь дернулась от боли, пронзившей ее руку в месте раны от соприкосновения с алкоголем.
Мэри выдохнула и сказала:
— Судить будут магистраты, мама, а не церковные старосты.
— Возможно. Но все равно пойдут слухи.
— Ты предпочтешь, чтобы твою дочь избивало это чудовище или чтобы о ней плохо отзывались клеветники? Хочется верить, что второе.
— Сплетни — все равно что эта рана; их яд расходится медленнее, но в итоге он причиняет не меньше боли.
— Значит, пусть будет так. С этой угрозой я справлюсь. Но жить с ним я больше не вынесу.
Мать промокнула рану полотенцем. Ее голос звучал тихо, когда она сказала:
— Я с самого начала не считала, что Томас Дирфилд для тебя — идеальная партия. Останься мы в Англии, ты нашла бы более достойного супруга. Но я также никогда не считала его чудовищем. Никто не слышал, чтобы он бил Анну.
— Что ж, — ответила Мэри, — теперь люди узнают, что он бил меня.
Склад Джеймса Бердена примыкал к зданию таможни, и он как раз выходил оттуда, когда подошли Мэри с матерью. По его лицу Мэри поняла, что отец чем-то встревожен; сам по себе их визит его не удивил, так как дочь и жена часто заходили к нему. Его встревожили повязка на руке Мэри и напряженное лицо Присциллы.
— Рад вас видеть, — осторожно начал он, когда они подошли ко входу, — но, видимо, сегодня вы пришли не просто так. Мэри, что у тебя с рукой?
— Мой муж решил, что это кусок мяса, который можно проткнуть, — ответила она. — Мы только что от доктора.
И пока отец переваривал этот ответ, она начала рассказывать подробности, в то время как на широком дощатом причале работники разгружали очередной, только что вставший на якорь корабль, а трое недавно приехавших индейцев торговали мехами, которыми были доверху загружены их сани. Когда Мэри закончила, отец заметно помрачнел.
— Мы этого так не оставим. Мне стоило бы самому побить этого человека.
— Но ты этого не сделаешь, — возразила Присцилла почти сварливым тоном.
— Нет, конечно, нет. Но ему это с рук не сойдет. Я поражен. Давайте пойдем к Ричарду Уайлдеру. Он мой друг и к тому же магистрат.
Мать встревожилась.
— Ты уверен, что это будет правильно? Я боюсь церкви. Думаю, что служители, старосты и преподобный…
— А я думаю о нашей дочери, — ответил отец, перебив мать таким тоном, какого Мэри никогда не слышала от него ни в Англии, ни здесь, в Массачусетсе. — Это гражданское дело. Данный брак — всего лишь гражданский договор. Мэри и Томаса поженили магистраты, и я лично прослежу, чтобы они их и развели.
— Ты действительно этого хочешь, Мэри? — спросила мать. — Уверена?
Мэри не сомневалась в своем решении, но только сейчас начала осознавать всю его значимость. Она подумала о преподобном, с его свирепыми глазами, высоким лбом и маленькой острой бородкой. Представила, что скажут прихожане и такие ограниченные и жестокие женщины, как матушка Хауленд. И она вспомнила о Господе. Что скажет Он? Ее решимость начала таять, но в тот миг на дальнем краю пирса она увидела Генри Симмонса — того парня, служащего у Валентайна Хилла, который помог ей после того, как ее чуть не сбила повозка, — его чернильно-черные волосы, какими она их и запомнила, и глаза цвета голубики в первые недели августа. Сегодня на нем была рабочая одежда, в руках он держал учетную книгу. В тот раз Мэри подумала, что он служит у Хилла по договору, но, возможно, он не просто раб контракта, а наемный работник или ученик. В тот же миг он заметил ее и с улыбкой приподнял шапку. Мэри вдруг подумала, что эта встреча неслучайна, это знак свыше.
