Час ведьмы - [17]

Но что, если кто-то воткнул вилки в землю потому, что этот человек — колдун или святой — что-то знает о магии зачатия и таким образом откликается на ее потаенное желание? Вдруг вилки — часть ритуала, который подарит ей желанного ребенка?

Да, это явно связано с чем-то опасным, но зло ли это?

Она приняла решение: чтобы подтолкнуть преступника — будь то человек, зверь, Дьявол или колдун — к действию и тем самым обличить его, она вернет вилки обратно во двор. На то же самое место. Она сделает это сразу же, как только утром Томас уедет на мельницу.

Перед погружением в сон ее последней мыслью было, что, когда вилки вновь окажутся в земле, она начнет пристально наблюдать за всеми и будет постоянно начеку, так же, как караульные, несущие вахту на холме Маяк.

6

…Именно поэтому я знаю, что вилка может стать наистрашнейшим оружием.

Показания Мэри Дирфилд, из архивных записей губернаторского совета, Бостон, Массачусетс, 1662, том III

Юный Эдвард Хауленд, десятилетний мальчик, постучался к ним во время дождя, когда Мэри и Кэтрин готовили завтрак, а Томас одевался наверху. Мальчик заметно нервничал, и Мэри сразу же связала его тревогу с той небольшой взбучкой, которую она задала ему на днях. Эдвард запыхался, переминался с ноги на ногу и смотрел исключительно в пол. И хотя мальчику могло быть не по себе в том числе по этой причине — на этот раз поблизости не было сквайра Уилларда, чтобы заступиться за него, — Мэри быстро поняла, зачем Бет послала его. Уильям, брат Кэтрин, либо умер ночью, либо должен отойти к обеду, и Кэтрин должна быть рядом.

— Прошу вас, Кэтрин нужно пойти сейчас, — сказал мальчик, передав слова матери, что никто не знает, будет ли Уильям жив после завтрака.

Мэри отослала мальчика домой и сообщила Кэтрин, что время пришло и она пойдет с ней. Затем надела плащ и сказала Томасу, что они с Кэтрин пойдут к Питеру Хауленду, а его завтрак тушится на сковороде. Исключительно из надежды или по привычке, но она взяла с собой корзину с лекарственными травами. Никто не знает, когда и какие чудеса Господь может ниспослать им.

Мэри знала, что за последний месяц было сделано ради спасения жизни Уильяма помимо лечения травами, которые Мэри сама собирала, и церковных молитв. Ему давали питье из лимонов, которые в Бостоне осенью на вес золота, и полыни, протертой с солью, в надежде остановить рвоту; вдували в горло пепел совы (из перьев и всего остального), чтобы смягчить жжение. В язык ему втирали выделения лангуста. Врач, доктор Роджер Пикеринг, готовил питье на основе яиц, фенхеля и рома и давал ему мускатный орех и кардамон, надеясь смягчить боль. Потом он пускал Уильяму кровь и ставил банки. А когда у Уильяма началось кровотечение из носа, доктор завернул в тряпку пауков и жаб и заставил больного дышать их испарениями. Затем, сварив, высушив и смолов жаб в труху, лекарь соломинкой затолкал получившийся порошок Уильяму в ноздри. Кровотечение остановилось, больному дали слабительное и снова поставили банки.

Однако человек все слабел. Язвы с шеи и рук перешли на все тело, а разум помутился.

Мэри продолжала навещать его, она приносила то хмель, то щавель, дважды пыталась унять боль валерианой (оба раза ей на ум приходил старый заговор: «Валерьяна и укроп не пустят ведьму на порог»), но от ее лекарств было не больше проку, чем от действий врача. После молитвы Кэтрин становилось легче, возможно, молитвы помогли бы и другим родственникам Уильяма, но из всех них в Бостоне жила только Кэтрин.

Мэри увидела, что язвы на руках и шее Уильяма снова открылись и на покрывале остались пятна цвета подгнивших яблок. На мгновение ей показалось, что мальчик умер, пока Эдвард ходил за ними. Уильям лежал на кровати, укрытый одеялом так, что открыты были только голова и руки, и ткань на его груди была такой же неподвижной, как гладь пруда в безветренный день. Мэри потрогала его стопы под одеялом — они были холодные. Только ощутив, что от его лба идет жар, как из печки, она поняла, что Уильям еще жив. Однако ей пришлось приложить ухо к его губам, чтобы услышать тихое, почти неощутимое хриплое дыхание.

— Мы послали за священником, — сообщила Бет, стоявшая в дверях со скрещенными руками. — Но что-то мне не верится, что преподобный Нортон придет самолично. Думаю, будет кто-то из старост.

Мэри отступила от кровати, чтобы Кэтрин могла сесть рядом с братом, и пошла на кухню за тряпкой. Намочив ее в холодной воде, она направилась обратно к ложу Уильяма, но путь ей преградила Бет.

— И чего ради ты это делаешь, скажи на милость? — спросила она.

— От этого ему станет лучше, — ответила Мэри.

— Ему уже не может быть легче. Отпусти его. Из-за тебя он только дольше будет мучиться.

— Я с радостью поступлю так, если на это воля Господа. Но пока что ему нет смысла страдать.

— Страдать? Ты на самом деле думаешь, что он еще что-то чувствует? Каких-нибудь десять минут назад он даже не дышал. Он…

Мэри посмотрела за спину Бет, где сгустились тени и сумрак, и обошла ее.

— Мэри…

— Я позабочусь о нем, — ответила она и, побоявшись показаться грубой, добавила: — Ты сделала больше, чем можно было просить.