Час ведьмы - [100]

— Кого вы ищете? — спросил моряк, которому было вряд ли больше семнадцати лет. Он остановился рядом с ней у подножия доски, перекинутой на борт «Пеликана». Его лицо было испещрено прыщами, а над губой пробивался пушок, но глаза были большие, добрые, кофейного цвета.

— Спасибо, что спросили, — ответила Мэри. — Я ищу Генри Симмонса.

Моряк взбежал по доске, точно белка, помогая себе руками.

Мэри разглядывала чаек, в особенности одну, с чрезвычайно широкой грудью, которая, точно часовой, сидела на краю перил. Но ей не пришлось долго ждать. Обернувшись к «Пеликану», она увидела Генри в кожаном камзоле, осторожно спускавшегося по доске.

— Ах, это мой — будь я кавалером, то нашел бы более подходящее слово — друг, — сказал он с улыбкой.

— И как бы вы меня назвали в таком случае? Любовницей?

— После одного поцелуя еще никто не становился любовниками.

— Музой?

— Тогда вышло бы, что я поэт, а не… — он небрежно махнул рукой на корабль, — грузчик.

— У вас есть и другие обязанности.

— Иногда — возможно, — он посмотрел на город. — Что привело вас сюда и заставляет искушать недостойных?

— И вашего дядю. Не забывайте о нем. Мое присутствие здесь ему очень неприятно.

— Вы виделись с ним?

— Да. Я спросила, где могу найти его племянника. Он был так добр, что сказал мне.

— Уверен, вы жестоко огорчили его, когда сказали, что ищете меня. Поинтересуйся вы ближайшими поставками рома, лаймового сока или соли — он бы одобрил. В глазах моего дяди нет ничего постыдного в поставках роскоши. Но очевидно, что вы пришли не по этой причине.

— Мой отец сказал мне, что со дня на день ожидается корабль из Вест-Индии. Он вернется туда, как только выполнит свою задачу в Бостоне.

— «Согласие», да.

— Насколько он большой?

Генри пожал плечами.

— Не крошечный, но и не гигантский. Сто тридцать тонн, насколько помню. Четырнадцать-пятнадцать человек экипажа.

— А под Вест-Индией подразумевается Ямайка?

Генри кивнул.

— Хотите узнать, не возьмет ли он пассажиров?

— Только двоих, — ответила она.

— Возможно, но условия будут не такие комфортабельные, как в бостонских домах.

— Это не страшно. Учитывая происхождение корабля и его маршрут, не думаю, что среди его груза будут вилки.

— Нет. Хотя сомневаюсь, что матросы разобрались бы, что с ними делать, будь они на борту.

— Значит, им не придет в голову протыкать руку леди, — сказала Мэри.

— Не придет, — согласился Генри.

— Думаю, мне стоит взять одну треть денег, которые Томас хранит в доме.

— Наверное, это будет неправильно. И в этом нет необходимости.

— Нет?

— Нет. Мне не нужно от вас приданого.

Какое-то время они просто молчали и смотрели на океан. Затем, словно в танце, одновременно повернулись друг к другу и скрепили договор.

33

Мэри Дирфилд вместе со мной присутствовала при родах, и ее помощь была всегда кстати. И те дети по-прежнему живут и дышат.

Показания повитухи Сюзанны Даунинг, из архивных записей губернаторского совета, Бостон, Массачусетс, 1663, том I

Рождество, не признанное в Бостоне, пришло и минуло. Корабли причаливали, оставляли груз, брали на борт сосновые доски, мех и соленую рыбу, но «Согласия» среди них не было. Мэри подготовила сумку, куда положила одежду — ее было очень немного, поскольку она не собиралась подогревать слухи насчет того, что на самом деле жива и сбежала, когда представилась возможность, — и расческу, исчезновение которой Томас вряд ли заметит. Она готова была уехать в любой момент.

Когда в следующее воскресенье они вышли из церкви и направились к дому ее родителей, где собирались пообедать, Мэри спросила отца, не запаздывают ли корабли и не докладывают ли капитаны о штормовой погоде.

— Ничего подобного, — расплывчато ответил тот.

— Значит, до тебя не доходили вести, что какие-то суда могли потеряться?

— Нет, — ответил он и закашлялся на морозном воздухе.

Томас, шедший рядом с женой, пристально посмотрел на нее, прищурив глаза. Но ничего не сказал.

И, когда за обедом их служанка помогала Абигейл и Ханне, никто, кроме Мэри, не заметил, что Кэтрин задержалась рядом с Томасом, наклонившись подложить ему еще оленины. Словно он был розой и она хотела вдохнуть ее аромат.

В тот вечер, когда они оба были в своей спальне, Томас спросил Мэри:

— С каких это пор ты стала так интересоваться кораблями?

— Мне всегда было интересно дело отца.

— Соглашусь, что оно интереснее моего. Постараюсь не счесть это за оскорбление, — он задул единственную свечу, и Мэри подумала, что на этом разговор закончится. Но, когда комната погрузилась во мрак, он продолжил тихим зловещим голосом: — И хоть я уверен, что у тебя в голове в основном одно белое мясо, — я уже говорил тебе, — но знаю, что там есть ошметки чего-то большего, темного, змеиного и гордого. Я пытался сломать тебя, как дрессировал бы дикую лошадь, чтобы она стала послушной. Но, Мэри, — она смотрела в темный пустой потолок, — эта часть может довести тебя до виселицы, — сказал он.

Она проглотила это и промолчала.

— Я знаю, что ты не спишь, — прорычал он.

— Не сплю.

— И?

— Ты обвиняешь собственную жену в одержимости? Если да, то что я сделала, чтобы заслужить такое оскорбление?

— Я чувствую, что ты что-то замышляешь. Но когда я узнаю больше и обличу злость в твоем сердце, чайник будет наименьшей из твоих забот.