Час тишины - [10]

Шрифт
Интервал

Уже несколько дней мужчины копали в размокшей земле длинную траншею; по деревне бегали венгерские солдаты, забирали кур и пытались заигрывать с девчатами. Офицеры сидели в доме Йожи, ужинали консервами, разложенными на картах, и запивали вином из его погреба; он сам предложил им вина — отчасти со страху, отчасти в надежде, что получит все-таки какое-нибудь вознаграждение. Но ничего не получил — в полночь мадьяры вдруг ушли, а из города нагрянули немцы — целая рота, — разбежались по домам и стали орать: «Партизанен! Партизанен!»

Они подожгли цыганский табор, а к утру вывели за дом блаженного Адама, всю семью Йозефа Смоляка — его старший сын Штефан уже год как ушел куда-то в горы — и всех расстреляли: и старого, полуослепшего деда, и отца, и мать, и двух сестер Штефана; потом привели блаженного, и тот должен был выкопать глубокую яму и бросить в нее все пять трупов.

Потом немцы облили дом Смоляков бензином, чтобы он лучше горел. И действительно, когда его подожгли, он занялся огромным пламенем, так что стало светло, будто в страшные грозовые сумерки.

В доме напротив вдова Юрцова коленопреклоненно стояла перед старым образом: она не так боялась за свою жизнь, как за свой домишко, за эту нищенскую приземистую халупку из необожженного кирпича — одну из самых убогих во всей деревне. Для нее же эта изба была всем на свете, единственным состоянием, и она знала, что у нее никогда не будет другой, потому что она осталась одна, без мужских рук. Как тут сэкономить' и построить?

Она была не настоящей вдовой, хотя сейчас, возможно, и настоящей: муж ее еще в двадцать восьмом году — через полгода после свадьбы и за четыре месяца до рождения дочери — уехал в Америку. Женились они по любви и верили, что скоро встретятся — вот только заработает Матей за морем на новый дом. Уже и в те времена избушка была плохонькой — сквозь глиняные стены проступала вода, а через узенькие окошечки вовсе не проходило солнце.

Когда Матей решил уехать, она плакала все ночи напролет, но столько уже уехало мужиков — ее собственный отец несколько лет был в отъезде, — что отъезд за море казался единственным выходом из положения. Ведь чем дальше, тем труднее было попадать туда.

Она хорошо помнила этот день: горячий вокзал, она стоит на открытом перроне, ей очень плохо. От рыданий, от солнца, от бессонной ночи. Ей хотелось побыть с ним хотя бы минутку наедине, но все последние дни целиком принадлежали только чужим людям. Люди приносили письма, давали ему бесчисленное количество поручений и платили наперед водкой. Всю последнюю ночь они пропьянствовали, пели, смеялись, будто уезжал он всего-навсего на базар или на жатву. Она тоже смеялась и пела, глядя на собравшихся, только у нее текли при этом слезы.

Поезд пришел точно по расписанию; Матей быстро ее поцеловал и потом еще постоял в окошечке. В дорогу он надел свой единственный костюм — темно-синий с красной ниточкой, в руке держал шляпу. Теперь она видела только часть его: высокий лоб, блестящие черные волосы и этот костюм. Она проверила перед отъездом каждый шов — там ему никто не починит; еще видела его плечи и лицо — он был еще здесь; но вот поезд медленно тронулся, и она со своим тяжелым животом побежала за поездом, крича: «Матей! Матей!» Все бежала и бежала, пока не обогнал ее последний вагон. И только тогда взмолилась: «Не уезжай!» Но он все равно уже не мог ее услышать; еще раз она увидела его руку — и потом уже больше ничего.

Он написал ей одно-единственное письмо, писал о том, что в Америке нет никакой работы, что работал несколько недель на строительстве, а теперь и на строительство не наймешься, писал, что хочет вернуться домой, будь у него деньги хотя бы на дорогу, но что пока и на это нет надежды. Письмо это она хранила под образами.

«Моя любимая жена, — кончалось письмо, — я думаю только о тебе, о той, кому я перед богом пообещал свою любовь, и я знаю, что однажды мы встретимся».

Больше она о нем ничего не знала, не знала даже, жив он или мертв, и все-таки в течение всех этих шестнадцати лет ни разу ему не изменила— так постепенно и старела без всякой радости, без ласки.

Остались ей только дочь, костел, водка да этот вот домик — маленький и развалившийся. И хотя она уже почти отвыкла чего-либо желать, в ее воображении рисовался иногда прекрасный кирпичный дом, куда выйдет замуж Янка и возьмет ее с собой.

Отблески пламени танцевали на почерневших стенах, а она молилась: «О дева Мария, спасительница наша, смилуйся надо мной, убогой, и над этим домом, нет у нас больше ничего, негде приклонить голову».

Она чувствовала, как через окно все больше и больше доносится горячее дыхание пожара.

«Матерь божья, — шептала она прерывисто, — столько просьб моих ты не услышала, мужа ты мне не вернула, оставь мне хотя бы эту избу, больше нет уже у меня ничего, у бедной».

— Мама!

— «Дева святая…» Где ты шаталась так долго?

— Мама! Эвакуация!

— «Помоги… попроси у сына своего, пречистая дева…» Оставляешь меня одну, таскаешься по ночам…

— Мама! — повторила Янка. — Все бегут…

Дочь стояла в дверях, всего минуту назад она выбежала наружу, накинув на рубашку одну только юбку, а на голые плечи простенькую накидку; длинные светлые волосы ее совсем почернели от сажи.


Рекомендуем почитать
Дорога в бесконечность

Этот сборник стихов и прозы посвящён лихим 90-м годам прошлого века, начиная с августовских событий 1991 года, которые многое изменили и в государстве, и в личной судьбе миллионов людей. Это были самые трудные годы, проверявшие общество на прочность, а нас всех — на порядочность и верность. Эта книга обо мне и о моих друзьях, которые есть и которых уже нет. В сборнике также публикуются стихи и проза 70—80-х годов прошлого века.


Берега и волны

Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.


Англичанка на велосипеде

Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.


Необычайная история Йозефа Сатрана

Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.


Как будто Джек

Ире Лобановской посвящается.


Петух

Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.