Час разлуки - [5]

Совсем далеко по блестящему оранжевому полу переступают стоптанные туфли, и высокий голос разнообразно тянет «И-а-о-у», пробиваясь сквозь раскаты рояля. Ученицы приходят по одной, разминают голоса, подолгу поют про «горную пастушку» и «домик-крошечку», а Алеша все сидит в своем тайнике, пока с пюпитра не соскальзывает на пол нотная тетрадь.

— Вот ты куда заполз! — говорит бабуся, помогая ему выбраться, и Алеша по ее голосу чувствует, что она не сердится.

Он отвык от света, трет глаза и тихонько садится на круглую деревянную табуретку, блестящую морковно-золотым лаком — из магазина в Леонтьевском переулке. Когда бабуся отпускает последнюю ученицу, он просит:

— Расскажи о дедушке.

Его фотографии повсюду — на стене под портретами Шуберта с белыми накладными волосами, скуластого, всклокоченного Бетховена и бородатого бабушкиного учителя с протяжной фамилией Па-ле-а-шви-ли, на этажерке, на рояле. Бабуся достает свой любимый — драный, живого места нет — пуховый оренбургский платок, угощает Алешу леденцами из огромной жестяной банки с надписью «Монпансье» и только тогда начинает рассказ.

Она говорит, на щеке у нее в такт словам дрожит на стебельке добрая бородавка, а Алеша видит дымные от мороза оренбургские степи, одинокие сани, навстречу снег да снег, страшно утыканный неподвижными черными фигурками. Это замерзшие мальчики — кадеты Неплюевского корпуса, брошенные при отступлении генералом Дутовым. Он видит теплушки, которые тянет по великому транссибирскому тракту простуженный паровоз. Иногда паровоз останавливается и беспомощно кричит: путь поврежден. И тогда к составу неслышно подбираются партизаны, выкатывают на полозьях прадедовскую пушку, чугунный шар скачет по крышам, словно обезумевший мешочник…

Потом Алексей Николаевич расспрашивал о дедушке маму, читал пожелтевшие, пахнущие мышами бумаги из фанерного баульчика.

Сын сосланного в 1862 году польского повстанца, дед продолжил в семье военную традицию: участвовал в несчастной русско-японской войне, был офицером-воспитателем Неплюевского кадетского корпуса в Оренбурге, а затем, в годы гражданской, дважды переходил от белых к красным.

— Горячий очень был, — смущаясь, объясняла мама.

Алексей Николаевич разглаживает потрепанные, порванные на сгибах бумаги. Их уцелело немного. Вот «Аттестация», выданная деду 17 октября 1920 года в Петровске-Забайкальском начальником 1-й Иркутской стрелковой дивизии:

«Командир 2-го Иннокентьевского стрелкового полка гражданин Карпицкий еще до сформирования Народно-Революционной Армии состоял в Восточно-Сибирской Советской Армии на должности начальника комендантской команды штаба 3-й Коммунистической дивизии. При наступлении каппелевцев на Иркутск свежесформированные полки этой дивизии, расстроенные натиском противника, оставили город Усть-Куда и отошли к селу Урик, где находилась комендантская команда. Карпицкий увлек команду личным примером, бросился в атаку, выбил противника из города Усть-Куда, захватил пленных и пулеметы…»

Дед особенно отличился в апреле 1920 года, в боях за Читу. Газета «Дальневосточная республика» в полугодовщину образования Народно-Революционной Армии напечатала статью «Как встретили пасху бойцы Н-ской бригады». Он главный герой статьи, рассказывающей об эпизоде великого похода Красной Армии на Восток:

«12 апреля части бригады для восстановления положения были двинуты на линию деревень Верх-Читинское, Попова и Смоленское. После непродолжительного боя Н-ский полк занял деревню Верх-Читинское и повел наступление на деревню Попова. Н-ский полк, увлеченный своим доблестным командиром Карпицким, быстро переправился через реку Чита, наполовину покрытую льдом, и, разделившись на два отряда, повел одновременно наступление на деревни Попова и Смоленское. Противник, сосредоточенный главными силами в деревне Попова, боясь быть отрезанным, быстро отступал к деревне Смоленское, защищаемой сильными естественными преградами: болотами, лесом и сопками, из-за которых встретил наши цепи губительным ружейным и пулеметным огнем. Увлеченные же части полка своим командиром, шедшим все время впереди своих цепей, не открывая огня ворвались сразу по трем улицам в деревню с криком «ура», на бегу расстреливая убегающего противника. Преследуемый нашими частями, противник отошел к деревне Каштак».

Очевидно, роль деда в этом бою была исключительно велика, раз в статье говорится только об одном командире полка — о нем.

«13 апреля в 4 часа 30 минут Н-ский полк повел наступление на деревню Каштак. Сильное сопротивление противника было сломлено, и деревня Каштак была занята частями Н-ского полка. Противник поспешил на заранее приготовленные им позиции у города Читы около Красных казарм. Тем временем командир Н-ского полка Карпицкий повел наступление на государственные конюшни и занял линию кирпичного завода в нескольких саженях от улиц города. Противник яростно защищал свой последние позиции, но не выдержал и стал отходить, оставив одно трехдюймовое орудие и 19 снарядов к нему. Орудие тут же было повернуто в сторону противника, и стрелками полка под руководством начальника пулеметной команды Гирста было сделано четыре выстрела, после которых орудие было доставлено на батарею и использовано в сражении…»