Час нетопыря - [16]

Однако захват нейтронной боеголовки сулил настолько фантастические возможности, что в перерывах между скучными и утомительными раскопками группа начала обсуждать, как эту боеголовку использовать.

Лючия считала, что взорвать ее надо в Италии, лучше всего на Пьяцца Чинквеченто в Риме в час пик после полудня. А еще лучше — на площади Святого Петра в одиннадцать часов в воскресенье. Мысль о том, что при этом будет разрушен собор Святого Петра, привела Лючию в такой восторг, что она захлопала в ладоши. А уж совсем здорово, если около собора окажется в этот миг сестра Пиа, начальница монастырской школы. А заодно и сестра Анунциата, классная наставница, которая почти каждый день ставила Лючию на колени в часовне и шесть долгих лет беспрерывно унижала. Мать Лючии давно умерла, а отцу, ханже и болвану, который поместил Лючию в эту проклятую школу, тоже бы неплохо при взрыве оказаться у собора.

Рыба же считал, что буржуазию надо бить в самое чувствительное место. Боеголовку надо взорвать в самой богатой стране Западной Европы, то есть в Федеративной Республике, в самом центре одного из богатейших городов: Франкфурта, Гамбурга или Мюнхена. А можно сделать и по-другому. Достаточно сообщить газетчикам, что таких головок, допустим, пятнадцать и что они вот-вот взорвутся в пятнадцати городах сразу. То-то будет потеха! Ух как они побегут из своих буржуазных магазинов, шикарных ресторанов и клубов для избранных!

У Руди своего мнения не было. Он весело насвистывал и заранее потирал руки, предчувствуя, как он выразился, «большой пинг-понг». Можно в Германии, можно в Италии, можно и в Лондоне. Главное — добыть эту игрушку. Челли, прислушиваясь к этим спорам, пренебрежительно молчал и не вмешивался. Когда поинтересовались его мнением, Челли коротко ответил, что ожидает инструкций. Он это часто говорил, хотя члены группы, и в первую голову Пишон, подчас сомневались в существовании этих таинственных инструкций. Челли и вправду время от времени звонил в Касабланку, но на этот раз использование боеголовки связывал с тем, что скажет проклятый докторишка. Ведь только он знал, как с ней обходиться.

А Пишон из кожи вон лез, стараясь раздобыть неодимовое стекло или по крайней мере неодим в чистом виде. Ему пришлось отказаться от более дешевого и доступного арсенида галлия: мощность такого полупроводникового «ружья» была бы слишком невелика, чтобы проделать отверстие в довольно толстой, как он предполагал, стенке цирконовой трубки.

Но раздобыть неодим оказалось не так-то просто, и этого Пишон поначалу не предвидел. Неодим (вместе со своим братом-близнецом празеодимом) — это чрезвычайно редкий элемент. Большинство химиков собственными глазами его никогда в жизни не видели. Это металл капризный, как примадонна. Не переносит воды, которую молниеносно разлагает. Вступает в бурную реакцию с азотом. На воздухе почти полностью окисляется. В довершение всего он агрессивен, как бешеная собака, и действует на большинство распространенных в природе элементов.

Пишон понимал, что в домашней лаборатории он не сможет сохранить неодим, если даже и удастся его раздобыть, не говоря уж о каких-либо экспериментах. Гелиево-неоновый лазер успеха не гарантировал, рубиновый лазер потребовал бы такой тяжелой и сложной аппаратуры для охлаждения генератора жидким азотом, что дом папаши Вебера пришлось бы перестроить в фабрику.

Оставался один выход: раздобыть уже готовый элемент из неодимового стекла. В продаже ничего подобного не было, да если б и было, Пишон при покупке не смог бы не навлечь на себя подозрений. Надо готовить вооруженное нападение на какую-нибудь физическую лабораторию. Пишон подумывал о филиале «Даугрин индустри» в Любеке, где наверняка имелся неодимовый лазер. Но чтобы ворваться на ее строго охраняемую территорию, требовалось не меньше пятнадцати человек. А Челли категорически запретил связываться с какими-либо другими группами.

И снова Андре Пишон нашел решение. Он помнил еще с тех времен, когда учился в Америке, что в юго-восточной части Манхэттена существуют для любителей десятки магазинов электронного лома и туда время от времени попадают прямо-таки бесценные вещи из списанного военного имущества. Когда-то Пишон видел там даже настоящий сонар, снятый с подводной лодки. Его можно было купить за 300–400 долларов, тогда как новый экземпляр стоил в то время восемьдесят тысяч.

Стиснув зубы, Челли раскошелился на три тысячи долларов. Доктор Пишон-Лало наклеил на себя старательно изготовленную маску: у него был какой-то необыкновенный пластик телесного цвета, на котором знакомый художник изобразил морщинки, прыщи, следы бритья и даже чуть заметные поры. Он взял идеально изготовленный фальшивый паспорт, надел шляпу с широкими полями, очки в роговой оправе и ночным самолетом вылетел в Нью-Йорк. Он не раз так путешествовал. Каждые два часа в туалете Пишон снимал маску, давая отдых коже на лице. Пластик несколько смягчал остроту вытянутого подбородка и придавал некоторое изящество надбровным дугам, которые без маски Пишона отнюдь не красили. Доктор любил рассматривать в зеркале свое новое лицо и подумывал даже, что над пластиком стоит поработать. Кто знает: если бы он постоянно носил эту маску, может, и мадемуазель Марго глянула на него благосклоннее.