Чары. Избранная проза - [34]
Приносили, заботливо черпали половником и наливали из закопченного котелка в миску. А сами заглядывали в этюдник, на котором отобразились следы мученичества: часовенка так, часовенка эдак, при полуденном солнце, солнце за облаками и проч, и проч. Не слишком ли просто и бесхитростно?! Все-таки искусство — это не котелок со щами и не ведерко с кашей…
Унося опорожненный живописцем котелок и ведерко, мы с Люсей бродили и целовались. Целовались с нежностью, которая нераскаявшимся грешникам заменяла прощение. Озеро янтарно рыжело от водорослей, крестики сосновой шелухи вертелись в воздухе, облезлой белкой скакала на ветру ветка орешника. Мы заваривали чай на костре, и плыл над озером дым…
— Все-таки жаль его, очень жаль, — сказала Люся, вздыхая так, как, будто до этого она принимала за жалость нечто другое и лишь теперь поняла, что значит жалеть по-настоящему. — Какой-то он смешной, нелепый и несчастный…
— Ну, почему же? — Когда при мне жалели других, я больше всего боялся, как бы и во мне случайно не обнаружился повод для жалости, и поэтому осторожно пытался внушить, что и другой ее не слишком заслуживает. — Он по-своему счастлив. Счастлив тем, что доверчив. А доверчив потому, что кроток. Кроткие же, как известно, блаженны. Ха-ха-ха!
Люся посмотрела на меня так, словно до того, как она услышала мой смех, она думала обо мне лучше.
— Не понимаю, что тебя развеселило.
— Могу объяснить: я смеюсь над самим собой. Я ведь тоже всего лишь доцент, а не академик. Ни одной книги в жизни не написал.
— Не написал и гордись. Лучше вообще не писать, чем писать то, что другие пишут.
— Глядя на нас, и не распознаешь, кто из нас в каких списках числится…
— Мне кажется, ты на что-то намекаешь. Только не слишком удачно…
— Я намекаю на то, что теперь у тебя появился лишний предлог для того, чтобы сравнивать меня с мужем. И вот ты сравниваешь, сравниваешь, сравниваешь!
— Вас нельзя сравнивать, ведь ты не просто лучше. Ты — это совсем иное дело, — произнесла Люся так, словно что-то лишь ей одной ведомое мешало уподобить меня Виде.
Дождь этот начинался медленно, за лесом долго погромыхивало, ворчало, вспыхивали бледные зарницы, и от безветрия казалось, что воздух накрыт глухой, тяжелой шубой духоты. Затем эту шубу словно сорвало, внезапно ударил ветер, и полетели крупные, сплющенные капли, прибивая дорожную пыль. Началось! Мы с Люсей — мигом в палатку, задраили полы, застегнули молнию. С краев все равно подтекало, и были мы с Люсей в восхитительной тесноте… Прижимая ее к себе, я с усмешкой представил, как сиротливо мокнет сейчас Вильямчик, прячась под деревом и заслоняя от капель свои холсты. Зато над нами Зевс-громовержец восседал во всей красе!
Хоть я и не Гомер, хвала и слава тебе, отец богов!
Когда отвесная, шумная, гулкая стена дождя стала крениться, затихать и наконец мягко опала, мы натянули сапоги и выбежали из палатки. Всюду текло, струилось, капало, воздух казался сладким от послегрозового озона, и вздумали мы купаться. Разделись, окунулись в теплую воду, поплыли… Люся, как она легко и изящно плавала и какой обольстительной была в воде! Вылезли на островок отдышаться — уже любовники, давние, испытанные, не стыдящиеся друг друга. Ах, эта ее ускользающая вальяжинка, ленивая грация маленькой женщины, длинные рыжие волосы на узких плечах, тонкие предплечья, высокая грудь… И после дурманящих поцелуев как она все по-домашнему устроит, хорошо, удобно…
Там, на островке, меня знобило от счастливой лихорадки, от взвинченного восторга перед нею; я деревенел… Мы снова поплыли рядом, сплетясь руками. На берегу натянули рубашки, разожгли костер, чтобы согреться, и во мне после всех испытанных мною восторгов перед Люсей возникло вдруг мстительное желание, не знаю, откуда взявшееся, — презирать и ненавидеть Вильямчика. Я уничтожал его в собственных мыслях, топтал ногами, и тоже с лихорадкой, взахлеб, в упоении. Я с нетерпением ждал, когда он вернется со своей жалкой и куцей живописью, и я смогу осмеять его и унизить. Где же Вильямчик, где он, родимый?! Мне казалось, что я не стану ничего скрывать, лукавить и прикидываться, не уберу руку с маленького Люсиного плеча. Пусть знает, видит — пусть…
Грузный, промокший, взлохмаченный, Вильямчик, словно медведь после спячки, вывалился из орешника на нашу поляну, оставил в стороне этюдник, присел у костра, грея руки. Затем стал стаскивать с себя мокрую насквозь ковбойку. Затем сказал, словно удивляясь тому, что сам не может определить, доволен он или разочарован:
— Сегодня кончил «Часовню». Все!
— Ну-ну! Покажи! Оценим! — возрадовался я петухом.
Вильямчик вздохнул, словно бы стараясь побороть легкую тошноту опустошенности, мешавшую ему приблизиться к этюднику. Он молча, кивнул в его сторону и стал хлопать себя по голым бокам махровым полотенцем. Я фиглярски взял на себя роль салонного распорядителя, паркетного шаркуна, разрезающего ножницами алую ленточку.
— Почтенная публика, прошу!
И Зевс-громовержец меня покарал. То, что мы с Люсей увидели, заставило нас онеметь. Часовенка была словно опущена в глубокий лесной колодец, окутывавший ее сумраком, и лишь на чешуйках крыши лежал золотистый солнечный свет. Художник с мученическим любованием вглядывался в цвета, до резкой ясности выделив оловянный цвет осин, перламутр мха, мглистое днище глинистого оврага и ромбовый узор на матовом стволе берез. Часовенка же будто падала. Она и на самом деле была слегка покосившейся, но Виля усилил и подчеркнул ее неустойчивость, ее неудержимое стремление вниз, поэтому картина внушала острое чувство, что сейчас что-то произойдет, страшное и непоправимое.
Ду Фу (712-770) - величайший поэт Китая. Судьба поставила его в самый центр исторических событий: Ду Фу пришлось быть свидетелем народных войн и дворцовых переворотов, взлетов и падений его страны. Патриотическую лирику Ду Фу называли "поэтической историей" эпохи, в то же время Ду Фу - мастер пейзажной лирики, а также многих других жанров китайской поэзии. В книге рассказывается о жизненном пути поэта, о его встречах с выдающимися людьми эпохи, приводятся переводы стихов Ду Фу и отрывки из исторических сочинений, позволяющие представить картину жизни средневекового Китая.
Текст рассказа воспроизведен по публикации в журнале «Новый мир» № 5 за 1980 год.Юный герой этого рассказа, застенчивый и неловкий студент Юрий Васильев, попадает в руки энергичного психолога, который вооружает его эффективными средствами общения и воздействия на окружающих. Юрий обретает уверенность в себе, преодолевает былые коммуникативные трудности. Но вскоре оказывается, что общение, организованное по рациональным правилам, не дает ему внутреннего удовлетворения и эмоционального тепла. «Душевный культуризм» формирует красивую внешность, но не внутреннюю силу.
В 1825 г. во время путешествия к Черному морю скончался Всероссийский император Александр I Благословенный, победитель Наполеона, участник заговора против родного отца, убиенного Государя Павла I. Через всю страну везли гроб с телом царя. Толпы народа оплакивали своего монарха. Но когда много лет спустя царскую усыпальницу вскрыли, она оказалась пуста. Народная молва считает, что раскаявшийся император оставил престол и простым бродягой ушел искупать свои грехи.А через несколько лет в Сибири появился старец Федор Кузьмич, как две капли воды похожий на умершего царя.
Дивеевская обитель в Нижегородской области под Арзамасом – одна из главных святынь для русских, куда совершаются благочестивые паломничества тысяч и тысяч людей. Дивеево избрала в Свой четвертый удел на земле Богородица, в Троицком соборе монастыря находится рака с мощами преподобного Серафима Саровского, чьими молитвенными трудами была создана здесь обитель. В годы гонений на церковь Дивеевский монастырь разделил печальную участь поруганных православных святынь: он был закрыт. Судьба Дивеево – в книге известного московского писателя Леонида Бежина.
Леонид БЕЖИН — родился в 1949 году в Москве, окончил Институт стран Азии и Африки при МГУ. Работал в Музее искусства народов Востока, был главным редактором издательства “Столица”. В настоящее время — ректор Института журналистики и литературного творчества (ИЖЛТ). Автор книг прозы “Метро “Тургеневская””, “Гуманитарный бум”, “Ангел Варенька”, “Тыквенное общество”, а также публикаций в журналах “Москва” (повесть “Воспоминания старых москвичей”), “Новый мир” (роман “Калоши счастья”, повесть “Благословенный, или Усыпальница без праха”)
Леонид Бежин, автор книг «Метро «Тургеневская», «Гуманитарный бум», и в новой книге продолжает разговор о подлинной и мнимой интеллигентности, об истинной и мнимой духовности. Повесть «Ангел Варенька» охватывает жизнь двух поколений, их взаимоотношения. С теплотой и тревогой пишет Л. Бежин о Москве, городе, где в основном живут его герои, которому они преданы всей душой.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дорогой читатель! Вы держите в руках книгу, в основу которой лег одноименный художественный фильм «ТАНКИ». Эта кинокартина приурочена к 120 -летию со дня рождения выдающегося конструктора Михаила Ильича Кошкина и посвящена создателям танка Т-34. Фильм снят по мотивам реальных событий. Он рассказывает о секретном пробеге в 1940 году Михаила Кошкина к Сталину в Москву на прототипах танка для утверждения и запуска в серию опытных образцов боевой машины. Той самой легендарной «тридцатьчетверки», на которой мир был спасен от фашистских захватчиков! В этой книге вы сможете прочитать не только вымышленную киноисторию, но и узнать, как все было в действительности.